Содержание:
Выбор Игоря Гулина
В Гостином Дворе до 8 декабря проходит ежегодная Международная ярмарка интеллектуальной литературы non/fiction — главная московская книжная ярмарка года. Игорь Гулин выбрал книги, на которые стоит обратить особое внимание.
Андрес Неуман «Странник века»
Аргентинец Андрес Неуман — звезда современной испаноязычной литературы, а вышедший в 2009 году «Странник века» — его самое заметное пока что произведение. Это настоящий большой европейский роман, оммаж манновской «Волшебной горе», наполненный, впрочем, хитрыми играми с нарративом и жанром в духе великих соотечественников Неумана — Борхеса, Кортасара и прочих. Действие происходит в 1820-х годах, в выдуманном городке Вандернбург, расположенном где-то между Пруссией и Саксонией, куда приезжает молодой интеллектуал по имени Ханс. Город этот — магический, он постоянно меняет свое местоположение, и никто из однажды попавших в него уже никогда не может уехать. Обитатели Вандернбурга — носители странных идей и обладатели эксцентричных привычек. На протяжении 600 страниц Ханс вступает с ними в причудливые отношения (в том числе сексуальные: «Странник века» — до предела откровенный роман) и ведет философические диалоги. Казалось бы, эскапистский текст, но далекий XIX век становится призмой, сквозь которую лучше понятен наш XXI.
Дамбудзо Маречера «Дом голода»
Издательство Common placeПеревод Игорь Перников
Писавший по-английски Дамбудзо Маречера — одна из главных фигур зимбабвийской литературы ХХ века (страна, в которой он вырос, впрочем, еще называлась Южная Родезия и была британской колонией). Человек романтической биографии: пристрастился к чтению, собирая в детстве книги по помойкам, учился в Оксфорде и дружил с английскими аристократами, большую часть времени жил на улице, употреблял наркотики, устраивал громкие скандалы всякий раз, как его настигала слава, проповедовал анархизм, но проникнутый христианским духом, верил, что африканская культура может органично влиться в мировую, и потому раздражал националистов на родине, умер от СПИДа в 35 лет. Маречеру сравнивали с Джойсом, Кафкой, Рембо, но ближе всего он к битникам: провокативная, сырая и рваная, предельно личная проза, полная ярости, восторга и отчаяния. Вышедший в 1978 году цикл рассказов «Дом голода» — его первая и самая известная большая вещь. В книгу, помимо него, входят несколько пьес.
Кэтрин Мэнсфилд «Алоэ»
Издательство НосорогПеревод Рина Борисова
Новозеландско-британскую писательницу и поэтессу Кэтрин Мэнсфилд переводили еще в Советском Союзе, но в модернистский канон, как мы его себе представляем, она не вошла. Богемная дама, подруга Вирджинии Вулф и Дэвида Герберта Лоуренса, автор тонкой и тревожной прозы, фиксирующей слом буржуазного семейного уклада и привычных форм любовных отношений. Единственный свой роман «Алоэ» Мэнсфилд написала в 1918 году, но не стала печатать, переработав в маленькую новеллу «Прелюдия» (один из самых известных ее текстов). Полную версию опубликовал муж Мэнсфилд уже после ее смерти (она умерла от туберкулеза в возрасте 34 лет). Давно живущая в Англии писательница возвращается здесь в Новую Зеландию своего детства, рассказывает семейную историю, точнее, компонует осколки, оставшиеся в памяти. Заглавное алоэ — вечное растение, из года в год молчаливо свидетельствующее домашние драмы.
Салман Рушди «Нож»
Издательство АСТ; CorpusПеревод Анна Челнокова
Салман Рушди — автор, воплощающий в современной англоязычной словесности диалог культур, инаковость, вписанную в большой имперский контекст, и борьбу за свободу слова. Рушди превратился в политическую фигуру в конце 1980-х: после публикации романа «Сатанинские стихи» аятолла Хомейни призвал к скорейшей расправе над писателем, и на него началась настоящая охота. Тогда все обошлось, но в 2022 году, спустя три с лишним десятилетия, в американском городке Шатокуа на Рушди было совершено покушение (он как раз читал лекцию о том, как общество должно защищать литераторов). Врачи с трудом спасли писателя, но он на удивление быстро пришел в себя и спустя всего два года выпустил об этом событии книгу. «Нож» — полный кровавых деталей отчет о едва не случившейся смерти и последовавшей борьбе за жизнь, воображаемые разговоры с собственным убийцей, история новой любви, приходящей на фоне ужаса, и размышление о спасительной силе литературы.
Лев Рубинштейн «Тайный ход»
Последняя, недописанная книга поэта и эссеиста Льва Рубинштейна, погибшего в прошлом году. «Тайный ход» — отчетливо терапевтическое, утешительное письмо. Серия коротких рассказиков-воспоминаний о детстве, элегических анекдотов, написанных в узнаваемой рубинштейновской манере — чуть ерничающей, немножко сентиментальной. Общего сюжета нет, но есть связующая интуиция: любой детский, и не только детский, опыт пронизывает неразгаданная тайна. То же ощущение — в стихах, к которым Рубинштейн вернулся в самые последние годы. Они тоже вошли в книгу. «Друг мой, друг мой, вот приснятся, допустим, под утро семь или даже девять рыбьих почему-то хвостов. / И пол под ногами вдруг некстати возьмет да и покачнется. / Или, например, стыдливо зардеется — опять же под утро — все тот же самый восток. / Ну и начнется, конечно же, новый день, новый день начнется. / Ну и что, ну и что, ну и не так уже и страшно наедине, как говорится, с собой / Сидеть в ожидании новых чум или семилетних — в лучшем случае — боен. / И я сам не знаю, куда подевалась вдруг эта самая, эта самая боль. / Так что, друг мой, друг мой, не верь мне, если я зачем-то скажу тебе, что я очень и очень болен».
Алексей Радов «Не себе»
Издательство Б.С.Г.–Пресс
Прозаик Алексей Радов долго воспринимался прежде всего как наследник — сын культового психоделического писателя Егора Радова и голоса русских хиппи Умки (Анны Герасимовой). Между тем Радов-младший издал уже десяток книг и стал вполне самостоятельным автором. Его новый роман — нечто среднее между фантасмагорической прозой, существующей в логике сна (то ли кошмара, то ли сладостно-стыдного эротического сновидения), и свидетельством о жизни молодых москвичей эпохи 2000–2010-х, близким едва ли не к репортажности. Эти герои — отчасти нонконформисты, а отчасти, наоборот, конформисты, циники-мечтатели, с наслаждением потребляющие капиталистические блага, но грезящие о революции. Прихотливо петляющий сюжет романа — как раз история восстания, не прагматичного политического переворота, а мирового пожара, который подручными средствами пытаются раздуть радовские герои.
Михаил Кузмин «Две Ревекки»
Издательство Асебия — Митин журнал
Кажется, что все объемные произведения классиков Серебряного века уже опубликованы. Бывают забытые авторы, потерянные наброски, но целая книга писателя первого ряда — удивительная находка. Повесть «Две Ревекки» Михаил Кузмин собирался опубликовать в 1918 году в альманахе «Эпоха» своего друга Александра Кожебаткина. По неясным причинам этого не произошло. Все эти годы повесть лежала в кузминском архиве и почему-то не попадалась на глаза никому из исследователей, пока ее не обнаружил филолог Константин Львов. Это типичная кузминская проза — лукавая пародия на романтическую повесть XIX века, с запутанным любовным многоугольником, тревожным двойничеством, изысканно-галантными и одновременно надрывными диалогами. Стоит сказать: «Две Ревекки» — не единственная публикация Кузмина в ближайшее время. В конце года в Издательстве Ивана Лимбаха должен выйти его массивный дневник революционной эпохи — книга, которую ждут уже пару десятилетий.
Александр Введенский «Еще»
Издательство Галеев-галерея
Это издание, приуроченное к 120-летию Александра Введенского и открытию выставки его архива в московской «Галеев-галерее», посвящено детскому творчеству обэриута. Задача здесь — исправление несправедливого, по мнению составителей, репутационного перекоса. Введенский давно признан одним из важнейших русских поэтов ХХ века, но его детские вещи всегда считались необязательным дополнением к основному корпусу, халтурой, которую поэт производил ради выживания, не вкладывая ни ума, ни сердца. Тут — разительный контраст с его другом и соратником Даниилом Хармсом, гениальным детским писателем, продолжавшим в своих текстах для журналов «Чиж» и «Еж» радикальные опыты над формой и смыслом. Все это, считают составители, не совсем так. На первый взгляд незамысловатые рассказы о пионерах и стихи о котятах тесно переплетаются с великими вещами Введенского 1930–1940-х. Они менее броские, чем у Хармса, но, если вглядеться, таят массу сюрпризов.
Константин Шимкевич «С пищей стало спокойнее»
Издательство Jaromir Hladik Press
Мы привыкли к возвращению писателей, однажды вытесненных на обочину истории литературы, а теперь открываемых заново. Возвращенный филолог — более редкая роль. Константин Шимкевич — как раз такой персонаж: литературовед, одно время близкий к русским формалистам, хотя и не входивший в ядро группы, специалист по поэзии послепушкинской поры и модернизму, страстный библиофил, автор монументальной истории русской поэзии, написанной в стол и посвященной главным образом всевозможным маргиналам. Тексты Шимкевича не публиковались с 1920-х. Однако в этой небольшой книжке не исследования, а глубоко личные документы — письма жене и дочери, написанные им сразу после снятия блокады Ленинграда. От этого периода восстановления, постепенного возвращения от катастрофы к относительной норме осталось гораздо меньше значимых свидетельств, чем от самих блокадных лет. Впрочем, ценность этих писем не сводится к исторической; это еще и нежная, тонкая проза.
Леонид Талочкин «Завтра — см. вчера»
Издательство МСИ «Гараж»
Леонид Талочкин был важной фигурой в жизни московского художественного андерграунда с начала 1960-х годов. Он был близок с лианозовцами, южинским кружком, группой «Движение», позднее — с концептуалистами, посещал все подпольные выставки, чтения, хеппенинги. При этом сам он не был ни художником, ни писателем, ни даже теоретиком. Талочкин был первым человеком, решившим всерьез собирать работы своих друзей, и к концу советской эпохи стал обладателем едва ли не самой представительной коллекции неофициального искусства. Большую часть времени она хранилась в его комнате в коммуналке. Помимо того, он всю жизнь вел дневник. В этой огромной книге — только часть его записей. Все они относятся к 1960-м годам — эпохе становления андерграунда. Этот текст прежде всего ценнейшая хроника подпольной культурной жизни, но еще и очень личный текст, полный горечи и веселья — неотшлифованный поток речи шестидесятника-нонконформиста.
«Кунстизмы» Ханса Арпа и Эль Лисицкого
Вышедшая в 1925 году в Цюрихе брошюра «Кунстизмы» — любопытный артефакт истории европейского авангарда. Ее авторы-составители чувствовали: после Первой мировой войны в искусстве наступила новая эпоха. Сами они находились в процессе слома: Ханс Арп перешел от дадаизма к сюрреализму, Эль Лисицкий эмансипировался от Казимира Малевича и решил, что является основателем и единственным участником школы «Проун» (Проект Утверждения Нового). Особенность авангардных групп: каждая из них считала себя вершинной, революционной точкой в развитии искусства. В этом смысле замысел Арпа — Лисицкого был неожиданным: составить краткий путеводитель по авангарду, перечень «-измов», представляющихся не конкурентами, а равноправными участниками художественного процесса. Помимо очевидных футуризма, кубизма, супрематизма, сюда попали, к примеру, веризм и компрессионизм. Из этого списка можно понять, в чем отличие нашей ретроспективной истории искусства от того, как положение дел воспринимали современники. «Кунстизмы», впрочем, могут быть интересны не только историкам. Это — замечательное произведение авангардного дизайна.
Дэвид Гребер, Дэвид Уэнгроу «Заря всего»
Издательство Ad Marginem PressПеревод Константин Митрошенков
Умерший в 2020 году американский антрополог, политический мыслитель и активист Дэвид Гребер был одним из самых обаятельных и вдохновляющих публичных интеллектуалов последних десятилетий. В своих книгах («Долг: первые 5000 лет истории», «Бредовая работа» и др.) он показывал: если отказаться от шор и штампов в мышлении о человеческом обществе, можно внезапно увидеть его в головокружительно новом свете и обрести надежды на радикальные перемены. Созданная в соавторстве с археологом Дэвидом Уэнгроу «Заря всего» — его последняя большая вещь. Задача здесь до предела амбициозная — написать новую историю человечества с тем, чтобы показать: современное государство — не неизбежный результат истории и даже не промежуточная ступень на пути к чему-то лучшему, а скорее — следствие кризиса, ошибки. В истории у него было множество альтернатив, форм самоуправления, предполагающих иной уровень свободы и участия людей в политике. Гребер и Уэнгроу пишут о майя и инках, Египте и Месопотамии. В «Заре» — огромный массив данных археологии и антропологии, и политические выводы о сегодняшнем дне происходят из погружения в глубину веков.
Вячеслав Герович «Мифология советского космоса»
Покорение космоса было едва ли не главным пропагандистским элементом советского проекта в его послесталинском изводе — предметом жгучей национальной гордости, символом успешного движения СССР к коммунизму. Конечно же, по отношению к реальным событиям официальные рассказы о космических подвигах многое исправляли. Живущий в Америке историк советской науки Вячеслав Герович исследует этот зазор. Задача тут — не примитивное мифоборчество, скорее — внимательная реконструкция конкурирующих и переплетающихся нарративов. Космическая программа с самого начала обладала парадоксальным статусом: она была одновременно сверхсекретной и сверхпубличной. Ее участники, инженеры и космонавты, превращались в работников идеологического аппарата едва ли не против своей воли, но параллельно с тем они создавали собственные, альтернативные истории советского космоса, оспаривающие и осложняющие официальную историю. Герович распутывает этот клубок, задействуя множество архивных документов и интервью с еще живыми участниками советской космической программы.
Александр Горбачев (признан «иностранным агентом»), Сергей Бондаренко, Иван Калашников «»Спартак»: один за всех»
Издательство Яндекс Книги — Individuum
Книга журналистов Александра Горбачева (признан «иностранным агентом»), Сергея Бондаренко и Ивана Калашникова выросла из одноименного документального сериала, вышедшего на «Кинопоиске», но материала здесь больше. Авторы позволяют себе прямую речь только в начале и конце, в основном же «Один за всех» — монтаж реплик футболистов, тренеров, менеджеров, комментаторов, болельщиков и других людей футбольного мира. Сюжет — история самой популярной русской команды с 1989-го по 2003 год. Даты действия определяются руководством Олега Романцева, превратившего «Спартак» из локального феномена в мировой символ русского футбола. Книгу эту, впрочем, можно читать, если футболом вовсе не интересоваться. Это большой документальный роман про эпоху перемен, история о власти и страсти. Как в хорошем романе, повествование перемещается вверх и вниз — от окружающих любой спорт политических интриг до проблемы стирки носков после тренировок.
Луи Деллюк «Фотогения»
Издательство КлаудберриПеревод Галина Соловьева, Алексей Гусев
Вышедшая в 1920 году книга французского писателя, режиссера и критика Луи Деллюка — текст, с которого в общем-то начинается кинотеория. Сам Деллюк, впрочем, слово «теория» не любил, сопротивлялся системности и сухости, писал тексты веселые, едкие и одновременно — крайне поэтичные. Деллюк был стойким приверженцем импрессионистической эстетики, верил, что кинематограф может не просто фиксировать реальность, а выявлять скрытое содержание, истину вещей и лиц. Именно это и есть заглавная «фотогения» — слово, родственное понятию «гений»,— дух, скрытый в каждом человеке и каждом объекте. Деллюк это слово, конечно, не придумал, он превратил его из технического термина в философский. Но книга его — не просто гимн кино, но и крайне содержательный анализ техник и возможностей этого искусства в момент его зарождения. Единственный раз «Фотогения» выходила по-русски 100 лет назад. В этом издании — новый перевод, сопровожденный подробным комментарием и множеством иллюстраций.