Новый фильм Мани Хагиги
В прокате — «Вычитание» (Subtraction), фильм, возможно, лучшего и, безусловно, самого парадоксального иранского режиссера Мани Хагиги. Творческая непредсказуемость Хагиги, редчайшее в наши дни режиссерское свойство, восхищает Михаила Трофименкова.
Главная беда авторского кино последних лет или даже десятилетий заключается в том, что через первые десять минут фильма понимаешь, что будет дальше и как это будет снято. Интонация задается c самого начала, секреты героев, если они есть, прописаны у них на лицах — гадать, будет ли у них «все хорошо» или «все плохо», бессмысленно: все предсказуемо. Проще говоря, авторское кино стало своего рода жанровым, ведь предсказуемость — его родовая черта.
На этом унылом фоне великолепный перс Хагиги изумляет каждым своим фильмом. Как надломится интрига, как сменится интонация фильма, предсказать невозможно: понятно заранее только то, что и надломится, и сменится. И при этом сценарная логика никогда не гнется и не ломается: самые невероятные события безупречно сцеплены друг с другом.
Фильм «Приходит дракон» (2016) был борхесовской в хорошем смысле слова сказкой-притчей о хтонических силах: древние поверья и камлания переплетались с реалиями шахских репрессий 1970-х. «Свинья» (2018) — яростной, рок-н-ролльной сатирой на все национальное кино и кинематографистов, да и вообще на всю тегеранскую интеллигенцию, уютно вжившуюся в амплуа «жертв режима».
«Вычитание» провокационно начинается как раз в манере иранского авторского кино. Хагиги, конечно, сам плоть от плоти от этой киношколы, и его отношение к ней строится по схеме любви-ненависти: при желании в «Вычитании» можно углядеть перекличку с «Коммивояжером» (2016) Асгара Фархади, другой туманно-криминально-семейной драмой.
Иранские режиссеры почему-то очень любят снимать долгие диалоги своих персонажей в салонах автомобилей. Вот и у Хагиги зачин «Вычитания» напоминает о фильмах Мохсена Махмальбафа или Джафара Панахи. В залитом непрекращающимся ливнем Тегеране — одна из героинь замечает, что «мы живем, как в стиральной машине»,— любители иранского кино почувствуют себя как дома. Бесконечная автомобильная пробка. Автомобиль автошколы. Инструктор Фарзане (Таране Алидости) привычно полирует ногти, пока ее юная ученица болтает какую-то чушь.
Правда, перед этой бытовой сценой мелькает что-то странное, снятое до полной неразличимости на общем плане: кто-то бежит, кого-то бьют. Но этот промельк кажется случайным видением. Пока же Фарзане бросает ученицу в пробке, увидев на улице своего мужа, слесаря Джалала (Навид Мохаммадзаде), который должен в этот момент находиться никак не в Тегеране, а в командировке в Бендер-Аббасе. Вспышка ревности, слежка — и, о да, Фарзане наблюдает свидание благоверного с некой женщиной.
Иранские женщины умеют за себя постоять. Беременная Фарзане делает мужу предъяву, с ним проводит мужской разговор отец, а добрейший Джалал ничего не понимает. Да я же в командировке был, вот и документы, это подтверждающие.
В общем, кажется, что нам предстоит бытовая драма, хотя легкий мистический холодок уже сочится с экрана. Холодок превратится в лютый мороз, когда выяснится, что Фарзане отнюдь не страдает галлюцинациями, как полагает ее врач. У Фарзане и Джалала действительно существует семейная пара двойников: Мохсен (Мохаммадзаде), подверженный вспышкам жестокой ярости менеджер — он только что искалечил своего пожилого начальника и ходит под статьей,— и Бита (Алидости), бывшая медсестра, оставившая работу после рождения сына.
Кто есть кто, с каждым эпизодом понять становится все тяжелее и тяжелее не только для зрителей, но и для героев: мы благодаря мастерству Хагиги врастаем в их кожу. Пожалуй, в применении к «Вычитанию» уместно использовать термин vertigo («Головокружение» или «Страх высоты»), как Альфред Хичкок назвал свой криминальный шедевр (1958) на тему мнимого двойничества. Только вот у Хагиги двойничество вполне реально.
Мистическая драма перерастает незаметно почти что в водевиль, когда две пары двойников встречаются лицом к лицу. Потом — в черную комедию, когда мужчины начинают меняться местами в ситуациях, чреватых серьезным ущербом для физического здоровья, а то и жизни. Потом — едва ли не в фильм ужасов, когда градус непонимания героями собственного бытийного статуса — «уж не клоны ли мы?» — возрастает до кровавого катарсиса. А потом — в высокую трагедию любви.
Такие вот жанровые качели, раскачиваться на которых вряд ли способен в современном кино кто-нибудь, кроме Мани Хагиги. Тем более что две последние фразы, звучащие с экрана, открывают новые «врата восприятия» фильма.