Антон Федоров представил свою версию повести Гоголя
На сцене московского «Пространства «Внутри»» Антон Федоров и его театр «Место» выпустили спектакль «Шинель». В этой постановке фирменный стиль режиссера счастливо совпал с фантастической поэтикой Гоголя, считает Марина Шимадина.
Маленький человек — так с легкой руки Виссариона Белинского мы привычно называем всех униженных и оскорбленных героев великой русской литературы, и в первую очередь Акакия Акакиевича Башмачкина из гоголевской «Шинели». Антон Федоров опрокидывает этот стереотип восприятия и делает своего героя в исполнении Сергея Шайдакова гигантом, передвигающимся по сцене на ходулях. Он словно витает над землей, не замечая копошащихся внизу людишек, и шагает по Петербургу, анимированному художницей Надей Гольдман, семимильными шагами: «Мойка-помойка», «Фонтанка-поганка», Невский, Исаакий так и проносятся мимо. А если развели мосты, Акакий, как настоящий великан, легко переходит реку вброд.
Но при этом он все равно остается существом робким и безответным, большим беспомощным в быту ребенком. Дома им командует квартирная хозяйка, карикатурная лихая бабка: суетится возле печки-плиты с ухватом и молится на пустую божницу, словно танцует какой-то дикий танец. Героиня Натальи Рычковой, закутанная в юбки и тряпки, похожа на персонажа народных сказок — не тех, что читают детям, а настоящих, жутковатых, из коллекции собирателя русского фольклора Александра Афанасьева. Таким же недобрым хтоническим существом выглядит и ее сожитель, без штанов, но с подтяжками, названный в программке «кто-то». В исполнении Семена Штейнберга он напоминает мелкого беса — меняет личины, всячески норовит поддеть Акакия, а при виде новой шинели прямо-таки наливается завистью и злобой.
Еще более страшными и инфернальными выглядят персонажи Алексея Чернышева, вышедшие из гоголевской вселенной: портной Петрович с усами Тараса Бульбы, сидящий за своей швейной машинкой, накрывшись с головой, словно медведь в берлоге, и Значительное лицо с искусственными бельмами Вия, увеличенными огромной лупой («Поднимите мне веки в кои-то веки»,— говорит оно).
Все актеры не впервые работают с Антоном Федоровым, Шайдаков и Рычкова заняты и в его предыдущих постановках в «Пространстве «Внутри»», так что хорошо знают и чувствуют гротесковый стиль режиссера. Но здесь он доведен до предела: масочный грим, утрированная, дерганая пластика, деформированная, состоящая из междометий речь, почти цирковые трюки и аттракционы. Словно и не люди это, а куклы или персонажи мультфильма. И тут, конечно, вспоминается анимационная «Шинель» Юрия Норштейна, которую он снимает с перерывами более 40 лет. Как и там, режиссеру и актерам удалось передать фантастический, мифологический мир Гоголя, который не открывается реалистическим ключом, показать не вполне человеческую природу этих существ. Последний раз это удавалось, кажется, Марине Нееловой в спектакле Валерия Фокина в «Современнике».
При этом в спектакле текст повести почти не звучит — благо уж этот хрестоматийный сюжет все знают наизусть. Он распадается, как обычно у Федорова, на обрывки фраз, шутки-прибаутки, нечленораздельные междометия. Но здесь это как раз полностью соответствует манере речи Башмачкина, который и у Гоголя изъяснятся «предлогами, наречиями и, наконец, такими частицами, которые решительно не имеют никого значения». «Так этак-то! Вот какое уж, точно, никак неожиданное, того… этого бы никак… этакое-то обстоятельство!» — реагирует он на новость о необходимости шить новую шинель.
Примерно так же общаются и герои Федорова, однако вплетая в свою речь разные афоризмы, современные цитаты и рефрены. «Ты мне, Валера, всю жизнь испортил» — лейтмотив хозяйки, «это понимать надо» — мантра Семена Штейнберга, играющего не только соседа, но и некое «лицо от театра», трикстера и одновременно комментатора действия. Он подначивает Акакия в департаменте показать, на что тот способен, и ернически замечает: «Аж противно, как нарративно». Но никакого привычного нарратива в постановке как раз нет. Это свободный полет образов, аллюзий и ассоциаций, заново сочиненный причудливый авторский мир. И, что важно, это мир художника.
Да, именно художником становится смешной, нелепый и жалкий Акакий, когда садится за свой высокий, как у маленьких детей, стул и берется за перо. Он выводит на стене какие-то рисунки и иероглифы, которые тут же проецируются на занавес, и окружающим остается только ахнуть — «богом поцелованный»! А когда разбойники отнимают у Башмачкина его новую шинель, тот застывает, в ужасе обхватив голову, как живая иллюстрация к мунковскому «Крику». В финале он рухнет наземь со страшным звоном и грохотом, словно разбилась хрупкая стеклянная ваза, а над его могилкой взлетит, помахивая крылышками, анимированный портрет Николая Васильевича — душа персонажа претворилась в автора. В этой истории не будет мести, не будет призрака, срывающего по ночам шинели с прохожих. Зло останется безнаказанным. Может быть, потому, что гений и злодейство все-таки несовместимы.