На экраны вышел хоррор «Другой» с Ольгой Куриленко
В прокате — фильм ужасов француза Давида Моро с Ольгой Куриленко не то что в главной, а почитай что в единственной роли. Михаил Трофименков давно не видел ничего более бессмысленного и в то же время претенциозно спекулятивного, чем этот образец поджанра «вопли и всхлипы».
Юный блогер в маске интригует потенциальных подписчиков потенциально сенсационным расследованием гибели шестнадцатилетнего Томми в глухом миннесотском лесу. Тело паренька нашли в пруду. Лицо трупа было начисто выедено. По официальной версии, дикими животными. По мнению блогера, кем-то поопаснее самого дикого зверя. Паршивое, смазанное изображение: мелькает то маска, то колесо велосипеда, то развешанные юнцом в лесных кущах камеры видеонаблюдения.
«Фи»,— скажет искушенный зритель, просмотрев пролог «Другого»: дескать, еще одна поделка в духе «Ведьмы из Блэр». Если бы так, если бы так! Можно только пожалеть, что Моро действительно не снял энную вариацию на мотив «Ведьмы».
Итак, в черном-черном лесу стоит умный-преумный, но злой-презлой дом, интерьеры которого напоминают замок голливудской королевы в изгнании. Кровати под балдахинами и прочие манекены в тиарах уживаются с технологическими чудесами, способными скорее напугать вусмерть, чем внушить чувство безопасности.
Изощренная, но склонная к истерическим припадкам система сигнализации. Механические голоса, фиксирующие каждый шаг обитателей. Кровавый свет, сам собой заливающий комнаты. Наконец, датчики движения, буквально усыпавшие сад, по которому в ночи шмыгают тени.
Любой нормальный человек, вынужденный жить в таком доме и в таком саду, никогда бы не гасил свет и не совался бы наружу с наступлением сумерек. Но некто, обитающий в доме, натянув на лицо что-то среднее между косметической маской и маской маньяка из «Пятницы, 13», дрожа от страха, идет навстречу ночным шорохам. Как и следует ожидать, вскоре блогер в маске с помощью запущенного им дрона обнаружит очередной труп без лица.
Погибшее таинственным образом существо из дома окажется престарелой мамой главной героини — кинолога Элис Черкаски (Ольга Куриленко). Та, узнав о трагедии, прямо от вольера с обезумевшей собакой мчится в осиротевший родной дом. Львиную долю полуторачасового фильма Куриленко будет разыгрывать цикл этюдов. Примерно таких. «Как печально и трогательно вернуться в дом детства, где мама сохранила все твои игрушки, платья и награды школьных конкурсов красоты». «Как же я ненавижу этот дом и эту старую суку». «Я злюсь, я очень злюсь». «Я еще злюсь, но мне уже немного страшно». «Мне уже очень страшно, но мне наплевать: напьюсь и буду танцевать». «Я в ужасе». «Я в ужасном ужасе». «Помогите!»
Особого актерского дара эти этюды не требуют: найдутся мастерицы дрожать не хуже и вопить громче и дешевле, чем Куриленко. К тому же изрядная часть действия разворачивается в кромешной темноте, из которой доносятся лишь вопли мечущейся по дому героини. Однако Моро столь верит в актрису, что приговаривает зрителей практически к ее монофильму.
Одиночество Элис разбавят лишь садовница старой хозяйки, зашедшая вернуть ключи от сарая, да велосипедист в маске, тот самый блогер. Лиц обоих ни мы, ни Элис так и не увидим, зато услышим ценные советы: бежать из этого дома сломя голову и никогда не показывать «ему» свое лицо.
Элис вспоминает, что еще в детстве ей чудились стоны и плач, только оказавшись в окружении ночной какофонии скрипов, шорохов, писков и топота чьих-то зловещих лапок: пожиратель лиц где-то рядом, в соседней комнате.
Моро подбирается вроде бы к объяснению ужаса, но объяснение это оказывается уцененным до неприличия. Достойным имени человека в современном обществе считается лишь тот, кто пережил в детстве жуткую травму: лучше всего, конечно, сексуальное насилие, но и психологическое тоже сойдет.
Если человек отрицает травматический опыт, значит, он просто вытеснил его, но общество — от психотерапевтов до кинорежиссеров — ему напомнит. Так старые VHS-кассеты напоминают Элис о том, как мама готовила ее к участию в конкурсе на звание королевы красоты методами, достойными «Бухенвальдской ведьмы» Ильзы Кох.
Кроме того, современное массовое кино относится к беременности как к несчастью, патологическому состоянию, которое ничем хорошим кончиться не может. Вот и Элис, оказавшись пленницей дома, недаром же обнаруживает, что беременна, а значит — проклята.
Но ни на один сюжетный вопрос по существу Моро не ответит вообще, лишь раскидает в финале пару многозначительных намеков непонятно на что, но явно на что-то абсурдное до ужаса или ужасное до абсурда. Очевидно, он считает просветленную улыбку Элис крупным планом достаточным ответом: дескать, с ее подсознанием отныне все в порядке, что вам еще надо?