Маги Марен показала «Две тысячи двадцать три»
В театре Les Abbesses на Монмартре, второй площадке Театра де ля Виль, состоялась парижская премьера спектакля «Две тысячи двадцать три» Маги Марен. Некогда первая ласточка новой танцевальной волны во Франции, радикально изменившая европейскую сцену, а ныне живая легенда, в свои 72 года хореограф окончательно отказалась от танца в пользу политического театра. Обличения не убедили Марию Сидельникову.
На авансцене — глухая, непробиваемая стена. Каждый ее кирпич — имя. Каждое имя — синоним власти и денег. Арно, Ньель, Беттанкур, Пино, Сафра, Трамп, Армани, Дерипаска… и далее по списку от Пекина до Москвы. Спустя несколько минут гробовой тишины, отпущенных на чтение, стена рухнет с такой яростью, что содрогнутся нежно-розовые стены театра, а вместе с ними и зрители. Никакой лирики и ничего абстрактного этот вечер им не сулит. В «Две тысячи двадцать три» Маги Марен продолжает гнуть свою революционную политическую линию. Первую серию обличительной летописи буржуазного мира Марен выпустила пять лет назад (см. “Ъ” от 19 декабря 2017 года). В ней она проклинала общество потребления и «золотую сотню», которая за ним стоит. На этот раз темой выбрана другая скрепа капитализма — медиа и все те же боссы-миллиардеры-манипуляторы.
Стена рухнула. На ее развалинах водят хоровод молодые люди. Продлится это всего ничего, так как им не до радости и плясок. Вооружившись кирками и фонарями, они примутся укладывать именные кирпичи так, что к финалу сцена превратится в кладбище с черными мраморными плитами. Если отбросить ритуальные выходы куклы-гейши, у которой вместо головы лохматая звериная морда (пагубное влияние соцсетей, журналов и пр.), а в руках карикатурный веер из банкнот, деятельное копошение этих ребят — единственное непрерывное движение. Другим напоминанием о славном хореографическом прошлом Маги Марен служит ритм, который всегда выступал главным нервом ее действия. Как и в «Две тысячи семнадцать», он задается звуками и звукоподражаниями, хотя они за пять минувших лет стали еще более грубыми. Музыка звучит лишь в конце, когда юные революционеры с чувством выполненного долга откладывают кирки и затягивают песню под гитару.
Маги Марен не скрывает, что ее собственное тело на высказывания уже не способно. Но долг художника зовет, делать развлекательные спектакли в наши страшные времена она считает непозволительным, поэтому теперь революцию призывает словами, причем не своими и не самыми искрометными. Спектакль составлен из монологов ее исполнителей. Их семь, им от 23 до 30 лет, каждый написал свой памфлет и зачитывает его, подкрепляя обличительную речь цитатами из треклятых СМИ. Их транслирует кассетный магнитофон — никаких новых технологий, разумеется.
Набор тем — стандартный для молодого поколения левых французов: экология, вокизм, гендер, произвол полицейских, насилие над женщинами и т. д. География — от Парижа до Туниса и Алжира. Антигерои тоже на любой вкус — от президента Макрона и его министров Сары Эль-Аири и Жеральда Дерманена до пионера PR-технологий Эдварда Бернейса; в той же компании все медиамагнаты, от Бернара Арно до Венсана Боллоре, их карманные журналисты и симпатизанты. Главные герои исполнителей — основатель WikiLeaks Джулиан Ассанж и бывший сотрудник ЦРУ, а ныне житель России Эдвард Сноуден. Возможностью критиковать во всеуслышание власть и существующий порядок, да еще со сцены городского театра, сегодня может похвастаться не каждый и не везде, поэтому как явление «Две тысячи двадцать три» заслуживает всяческих похвал. Как спектакль Маги Марен, увы, нет.
Ребенок родителей-беженцев, бежавших из Испании Франко в Тулузу от гражданской войны, Маги Марен прошла все ступени классического балетного образования — ее муштровала даже русский педагог в Париже Нина Вырубова. А в 1970 году поступила в только что открывшуюся междисциплинарную школу Мориса Бежара Mudrа — самую прогрессивную из того, что существовало тогда в Европе по танцевальной части. Оттуда поступила в бежаровскую труппу, а затем вместе с единомышленниками-мудристами, среди которых был Доминик Багуэ, они создали группу театральных экспериментов, положив тем самым начало «новой волны» французского танца — явления мощного, неоднородного, с годами обмельчавшего. Маги Марен тем не менее все это время оставалась если не на гребне этой волны, то точно на плаву. Ее «May Be», «Babel», «Золушка» стали классикой XX века, пронзительным взглядом на современного человека, полным горести и эмпатии и выраженным уникальным даже не танцевальным слогом, а умением обращать тело в образ, всегда критический, меткий, остроумный. Спектакли ее «золотого фонда 80-х» вместе с удачами нового века, например «Umwelt», регулярно возвращаются на европейские сцены и до сих пор вызывают смешанные чувства отвращения и восхищения. Но никогда — неловкости, предсказуемости и скуки, которые сопровождали «Две тысячи двадцать три» и заставляли премьерную публику — не молодежь, французов поколения самой Марен, на ней выросших,— рядами покидать зал.