Новая версия мифа о Медее в хорроре Игоря Волошина
В прокате — фильм Игоря Волошина «Медея». Античная трагедия колхидской царевны-детоубийцы, роковой возлюбленной вождя аргонавтов Ясона, перенесена главным визионером отечественного кино в пригороды современного Петербурга и вывернута наизнанку. Михаил Трофименков в очередной раз восхитился жестокой, иррациональной мощью автора фильмов «Нирвана» (2008), «Я» (2009) и «Одержимая» (2021).
Миф — он потому и миф, что каждый, кто решается на его интерпретацию, снимает в результате нечто не просто радикально авторское, но и столь же радикально непохожее на первоисточник. Тем более что сами древние греки изрядно путались в истории Медеи.
Медея Пазолини и Медея фон Триера столь же несхожи друг с другом, как Медеи, сыгранные в свое время великими Мелиной Меркури и Изабель Юппер. Всего два года назад Александр Зельдович перенес в современный Израиль историю несчастной нимфоманки Медеи, сыгранной грузинской актрисой Тинатин Далакишвили: Колхида — это ведь современная Грузия. В версии Волошина и сценариста Василия Сигарева, звезды российской «новой драмы», детоубийцу сыграла Ольга Симонова. Ее работа стала своего рода обратной рифмой к ее роли в фильме Волошина «Бедуин» (2011), высочайше оцененном в свое время Алексеем Балабановым. Там Симонова играла женщину, идущую ради спасения больной дочери, в суррогатные матери.
Неизбывным во всех версиях мифа остается лишь древний ужас истории, увенчанной убийством царевной двух сыновей, рожденных ею от изменника Ясона. Убийством, даже затмевающим прочие кошмары, которыми переполнена трагедия безнаказанной Медеи: там и братоубийство, и расчленения выброшенных в море трупов, и злая магия, и убийство соперницы с использованием горящей мантии. И, чтобы любая версия «Медеи» не превратилась на экране просто в лютый трэш, спекулирующий на архетипах, требуется одно. Ощущение рока, тяготеющего над героями и обрекающего их поступать так, как они поступают.
И тут уж Игорю Волошину все карты в руки. Он — очень жестокий режиссер, никогда при этом не спекулирующий на жестокости ради дешевых эффектов. И еще он, что самое главное, режиссер, умеющий заставить зрителей услышать «шаги командора», поступь рока, которому все равно, какое тысячелетие стоит на дворе. Рок — он рок и есть.
Крымчанин Волошин влюблен странной и болезненной любовью в Петербург, самый роковой город России. Наркоманские коммуналки Невского проспекта напротив Казанского собора в «Нирване» еще казались эпилогом к «петербургскому тексту» Достоевского. Но роковую силу города Волошин нашел даже в самых, казалось бы, противоречащих классическому строю города местах. В «Одержимой» это были змеиные изгибы Западного скоростного диаметра и призрачный Канонерский остров. В «Медее» — окраинный район Мурино, царство «человейников» новейшей постройки, в соответствии с фирменной волошинской манерой снятое отстраненно свысока. Но, если вдуматься, олицетворяющее ад жизни на отшибе. Жизни, в которой может произойти что угодно и никто не услышит, никто не узнает, никто не поможет.
Красное платье беспросветно попивающей красное вино Медеи—Лизы, живущей после развода с мужем (Павел Деревянко) с сыновьями-близнецами Яриком и Мишей (Никита и Кирилл Колпачковы),— самое яркое пятно в Муринской вселенной — мишень, притягивающая зло. В ее жизнь вторгается некая ведьма, выдающая себя за ее тетушку: а какая, к черту, может быть тетушка у девушки из детдома.
Ведьма несет дикую ахинею о родовом проклятье, о семейной истории — сплошной гекатомбе, в которой роковую роль играют проклятые дети. О неких «сущностях», преследующих Лизину семью. Лизе следует в лучшем случае бежать от собственных детей. В худшем же — повторить злодейство Медеи. Но Волошин выкручивает миф наизнанку. Лиза бежит, но бежит с детьми и во имя их спасения, которое с каждым новым эпизодом фильма кажется все более и более сомнительным.
Пресловутые «сущности», порой напоминающие персонажей немецкого экспрессионизма, порой принимающие обличие то соседа-алкаша по лестничной клетке, то благообразного доктора, преследуют ее неотступно. В загородном пансионате, в лесу, во временном убежище, которое Лиза находит в трущобном квартале. Ломятся в двери, оборачиваются волками, извергают потоки похабщины по телефону. Окружающая реальность рушится у Волошина убедительнее, чем у Дэвида Линча.
Тем более убедительно, что, в отличие от Линча, он дает своим героям возможность поставить мир на перемотку, стряхнуть морок, убедить себя в том, что все это неправда. Патетически выражаясь, подарить надежду, пусть и призрачную, на время, пока «сущности» не вернутся.