Олег Липовецкий о своих «Последних» и других премьерах в «Шаломе»
В московском театре «Шалом» готовятся к премьере спектакля «Последние» по пьесе Максима Горького в постановке художественного руководителя Олега Липовецкого. Режиссер, за несколько лет превративший еврейский театр в один из самых посещаемых в Москве, ответил на вопросы Эсфири Штейнбок.
— Когда меня пригласили возглавить театр «Шалом», я решил, что не буду никого увольнять — конечно, среди тех, кто в принципе согласен работать. Нашлись и такие, кто просто саботировал, может быть, даже не по злому умыслу, а по тоскливой привычке, потому что до моего прихода театр лет десять фактически не работал, о нем зрители позабыли. Были и те, кто числился в труппе, но на сцену не выходили, снимались в сериалах. А те, кто хотел остаться, сейчас активно работают. На самом деле труппы настоящей, как таковой, уже и не было в «Шаломе». Я, кстати, давным-давно сам провел здесь сезон актером.
— Да, потому что испугался, что стану антисемитом… Сильно не нравился репертуар и методы работы. Так что четыре года назад я стал труппу создавать фактически заново. Мы потом уже придумали и сделали спектакль об истории еврейского театра в Москве — не только для того, чтобы вспомнить страницы прошлого, но и чтобы понять, какими путями вообще люди приходят и встречаются в еврейском театре. Оказалось, что у нас мало общего друг с другом. Но пока мы делали этот спектакль, мы успели стать единым целым. И спектакль в конце концов получился о том, что объединяет людей не рок и не судьба, а только воля, общая идея и путь.
— Так получалось вначале, что, когда не было актера или актрисы на какую-то роль, мы приглашали именно на постановку. И шаг за шагом происходил отбор. Появились в театре новые площадки — и пришлось взять сразу восемь человек.
Очень важно, что в «Шалом» приходят не для того, чтобы занять вакансию, а под конкретные роли.
Что касается звезд, то они появятся, только если какая-то концепция этого потребует. Для того чтобы привлечь зрителя, я этого делать не буду. Во-первых, залы у нас и так полны, а во-вторых… я вот хотел в «Последние» позвать известную актрису, потому что она казалось идеальной для роли, но она сразу попросила, чтобы в спектакле был еще один, второй состав. Я подумал, что тогда наша актриса, которую я поставлю в него, будет всегда чувствовать себя «второй» — и от этой идеи отказался…
— Мне кажется, это очень еврейская пьеса.
— Наш театр занимается еврейским искусством не по формальным признакам. Мы исходим из своей миссии — изучать еврейское мировоззрение, сопротивляться насилию, ксенофобии и так далее. В Торе, кстати, есть тексты об ответственности родителей перед детьми и о способности детей пресечь зло, изменить ход жизни. И семейная драма «Последние» написана именно про это. Я уже не говорю о том, что тема семьи очень важна для еврейской культуры. И я уже не говорю про тему семейного насилия — она сама по себе очень современна, даже без чисто еврейского угла зрения.
— Материал может любой появиться. У нас в афише есть и мусульманская легенда, и турецкая притча-сказка, есть собственно еврейская классика, но и современные русские пьесы есть. Наверное, легче сказать, чего точно не может быть в репертуаре — ширпотреба и еврейских анекдотов в плохом смысле этого понятия, то есть того, с чем раньше, к сожалению, ассоциировался театр «Шалом». После Горького у нас будет «Король Лир», к столетию легендарного спектакля ГОСЕТа с Соломоном Михоэлсом, еще будет «Гетто» Иешуа Соболя, это еврейская пьеса, «Мох» по роману Давида Циричи, а я сам, наверное, поставлю философско-психологический роман «Петля и камень в зеленой траве» братьев Вайнеров. Так что судите сами о диапазоне жанров и названий в репертуаре «Шалома».
— Да, правда. Как в любом творческом деле, есть, когда придумываешь спектакль, какое-то предвкушение, какой-то вкус, запах, вроде как когда идешь по саду и пахнет яблоками, ты еще не знаешь, где оно растет, но ты понимаешь, в какую сторону тебе надо идти.
Я читаю много литературы и драматургии, и режиссеры мне предлагают, и я им предлагаю. И вот наступает момент, когда мы понимаем, что все совпадает, резонирует — время, автор, место, актеры.
Так что — да, процесс во многом интуитивный, наощупь, но материал всегда коррелируется с нашей миссией.
— Мне как раз очень нравится выражение «линия жизни», потому что я не могу сказать, что у меня есть цель. Мне нравится самурайское выражение: нет цели, но есть путь. И мой путь совпал с миссией театра, в этом заключено мое личное счастье. Я изо всех сил стараюсь быть искренним, хотя это не всегда получается, и не врать — ни друзьям, ни недругам. Это позволяет преодолевать кризисы, и личные, и внутритеатральные, без которых ни один театр еще не обошелся. Меня многие считают идеалистом, но я стараюсь быть верным простому правилу жизни театра — никаких интриг, никакого пьянства, никакого воровства.
— Да, знаю, что нас многие критиковали. Но, во-первых, я сам учился в знаменитой «Школе театрального лидера», которую организовал Центр Мейерхольда. Во-вторых, почему-то забыли, что после закрытия ЦИМа в его помещении два года работал другой московский театр, который, так скажем, никакой славы этому адресу не прибавил. И никто особенно не возмущался. А мы просто задыхались в тесноте старого помещения на Варшавском шоссе — при этом о театре уже стали говорить, зрители раскупали билеты.
Почему-то многие считают, что новое помещение — это награда за что-то. Если и награда, то только за аншлаговые спектакли.
Мы долго добивались передачи нам этого здания. Кстати, здесь все было далеко не в идеальном состоянии, и мы сами делали ремонт, много сил и средств вложили. А тех, кто здесь работал до нас, мы чтим и сохраняем память о том, что они делали.