В прокат вышел фильм «Контакты»
В прокат вышел чрезвычайно экспериментальный и якобы научно-фантастический фильм ужасов Дмитрия Моисеева «Контакты». Оценив радикальность авторского подхода к жанровым правилам игры, Михаил Трофименков не смог избавиться от ощущения гнетущей тоски и отвращения. Впрочем, скорее всего, этого эффекта автор и добивался.
Пролог «Контактов» дает меньше всего оснований предполагать, что зрителю предстоит фильм о «близких контактах третьей степени», как назывался легендарный и, положа руку на сердце, скучный фильм Стивена Спилберга о встрече землян с инопланетной цивилизацией.
Грязные ботинки некоего мальчонки переступают возле колеса драного велика. Потом мальчонка начнет кидаться камнями через столь же драный забор, за которым шастают помятые дядьки. Потом будет делиться сигаретой с медсестрой Ниной (Ирина Саликова) у костерка, красиво бьющегося на поганом пустыре. Нина только что поставила укол смертельно больному отцу, подверженному вспышкам объяснимой ярости и кропающему любовно-религиозные стихи.
Любовники в постели едят здесь помидоры из банки домашней закрутки. В Научно-исследовательском центре номер четыре (НИИЦ-4), где работают Нина и еще пара-тройка мужиков, весьма отдаленно похожих на ученых, все, мягко говоря, запущено. То прорвет трубу, что вызовет всемирный потоп местного значения. То вырубится свет, потому что, по словам сварливого вахтера, опять все воткнули свои чайники в одну розетку.
По экрану время от времени пробегает, энергично пыхтя, полуголый жирный мужик в семейных труселях: такой мог бы разнообразить своими абсурдными выходами какой-нибудь из поздних фильмов Киры Муратовой.
Кажется, что перед нами запоздавший образец «чернухи» конца 1980–1990-х годов о том, как «страшно жить на этом свете, в нем отсутствует уют». Ну, или, если обратиться к более возвышенным источникам режиссерского вдохновения, пример современной «тарковщины», ориентирующейся не на «Солярис», а на депрессивный «Сталкер». Или отчасти на эстетику Алексея Германа с ее недоговоренностью, расчетливой загрязненностью, обыденной жестокостью.
На экране вроде бы наше время: в провинциальном городе, где происходит действие, знают слово «биткоин», а любовник Нины имеет милую привычку прикуривать от электрошокера. Но напоминает вся обстановка замерший в 1980-х советский мир, тогда вполне благополучный, но с тех пор никак не реконструированный, даже не отремонтированный, а тихо догнивающий. С экрана пахнет тленом, нестираным постельным бельем, мазутом.
Однако камнями пацан швыряется не абы куда, а в зависшую в огороженном пространстве здоровенную бандуру, отдаленно похожую на лопнувший воздушный шар или, как заметили критики, перезревший каштан. То есть в один из инопланетных объектов, в середине 1980-х вдруг зависших над земным шаром, да так там благополучно и разлагающихся, как разлагается и человеческий мир.
И тут фильм вызывает циничное желание разглядеть в нем не столько игру с эстетикой кино, снятого в грязной гамме на пленке фабрики «Свема», сколько экранизацию давней частушки: «Над селом фигня летала серебристого металла. Слишком много в наши дни неопознанной фигни». Уж больно инопланетный аппарат напоминает всякие-разные гравицапы.
Из одного из инкрустированных в фильм отрывков как бы советских телепередач мы узнаем, что бабуся, первой встретившаяся с пассажиром неопознанной фигни, узнала в нем погибшего в Афганистане сыночка Виталика, только «всего израненного». С ее легкой руки, пришельцев стали именовать Виталиками. Один из них как раз и страдает в стенах НИИЦ-4.
Эпитет «сильно израненный» ему к условному лицу. Этакая огромная, прямоходящая, ржавая, блюющая жаба с когтями и страдающими зенками. И — стратегический объект. Дело в том, что организм биопогов, как именуют пришельцев ученые, вырабатывает вещество «прак», чуть ли не эликсир вечной жизни. Его выкачивают из биопогов, его воруют, им спекулируют какие-то мутные мужики: то ли блатные, то ли ментовские, то ли разом оба два.
В многочисленных сценах обескровливания Виталика авторы ни в чем себе не отказали. Экран едва не заливает слизь пришельца: тут и Дэвиду Кроненбергу стало бы дурно. Но в эстетику отвратительной реальности отвратительная ирреальность вписывается органично.
А Виталик страдает-страдает-страдает в антисанитарных условиях, Нина проникается и хочет спасти, хотя толком не знает как, а он отвечает ей взаимностью. А мужик в труселях вбежит в комнату, где Нина прячет Виталика, чтобы хлебнуть водички из чайника, и даже не заметит, что за чудо-юдо разлеглось на его койке.
В общем, у Моисеева получились «невероятные страдания спилберговского Е.Т. в страшной России». Зато у просветлившейся Нины, судя по многозначительному финалу, появился шанс спасти мир, как это бывает свойственно русским людям.