в фильме Джеймса Марша «Гении»
В прокат вышла биографическая драма Джеймса Марша «Гении» (Dance First), рассказывающая о жизни поэта и драматурга Сэмюэла Беккета. Картина получилась куда более традиционной, чем работы самого основоположника театра абсурда. Рассказывает Юлия Шагельман.
Бесконечно пародируемый, но бессмертный жанр байопика дает актерам выгодную возможность продемонстрировать на экране свои способности перевоплотиться не просто в другого, а, как правило, во всеми узнаваемого человека. Но режиссерам он оставляет не так уж много пространства для маневра — кому об этом не знать, как не Джеймсу Маршу, снявшему аккуратную, чтобы не сказать скучную «Вселенную Стивена Хокинга» (2014), за главную роль в которой Эдди Редмейн получил премию «Оскар» в обход трех конкурентов, тоже сыгравших реальных людей, и Майкла Китона, единственного в тот год номинанта, не следовавшего ничьей биографии.
Режиссер байопика может вдохновляться энциклопедической статьей о своем герое, показывая его жизнь, что называется, «от колыбели до могилы», может начать с конца, раскручивая события во флешбэках, может выбрать самый яркий момент биографии. В «Гениях» Марш и сценарист Нил Форсайт выбирают сочетание этих трех подходов: фильм начинается с вручения 63-летнему Сэмюэлу Беккету (Гейбриел Бирн) Нобелевской премии в 1969 году. Вместо радости и гордости лауреат преисполнен мрачного отчаяния (хотя затем станет ясно, что это скорее его настройка по умолчанию с самых нежных лет) и начинает вспоминать всех, перед кем он чувствует себя виноватым. Это дает авторам возможность поделить картину на главы, названные именами этих людей: Мэй (Лиза Дуайер Хогг), матери Беккета; Лючии (Грайне Гуд), дочери его литературного наставника и кумира Джеймса Джойса (Эйдан Гиллен); Сюзанны (Сандрин Боннер), жены писателя; Барбары (Максин Пик), его переводчицы, редактора и любовницы; Альфреда Перона (Роберт Арамайо), его друга и товарища по французскому Сопротивлению.
Изображение творческого процесса — еще одна сложная задача при съемках байопика. Художник вдохновенно покрывает холст красками, музыкант разбрасывает вокруг себя смятые листочки с нотами, а ученый лихорадочно записывает на доске формулы крошащимся мелом. Писательский труд и вовсе не киногеничен, знай себе строчи в блокноте или стучи на пишущей машинке. Но как тут передать величие текстов Беккета, которые вообще плохо поддаются визуализации? Этой ловушки Марш избегает, практически не показывая писателя за работой, зато стилизуя эпизоды между биографическими главками в минималистичном и слегка сдвинутом по фазе реальности стиле его пьес. Сбежав с церемонии вручения Нобелевки, Беккет встречает в гулком, похожем на пещеру помещении — конечно, не Стокгольмской ратуши, а собственного сознания — своего двойника и именно с ним ведет беседы о жизни в ожидании чего-то столь же малоосязаемого и трудноопределимого, как Годо: то ли прощения, то ли примирения с совестью, то ли смерти и забвения.