В Театре имени Пушкина состоялась премьера «Бури»
В Театре имени Пушкина вышел спектакль Николая Рощина по одной из последних пьес Шекспира, в которой его герой Просперо дарует миру прощение и выкидывает свой волшебный жезл. В новой интерпретации жезл становится пультом управления событиями, а его потеря приводит к катастрофе. Настолько страшной, что гибнет и разваливается сам спектакль. Рассказывает Алла Шендерова.
Палуба средневекового корабля (Николай Рощин всегда удачно оформляет свои спектакли), капитан и боцман в подпитии. Надвигается буря, они поднимают парус. На нем — проекция того, что происходит в трюме. Там стонут от качки рыцари в латах, среди них — миланский герцог Антонио, брат и предатель законного герцога Просперо; вступивший с ним в сговор король Алонсо и его сын Фердинанд. Хриплоголосый дух воздуха Ариэль (Александра Урсуляк) таранит корабль смешной штуковиной, похожей на подводный танк.
Морскую пучину сменяет хай-тек-минимализм жилища Просперо. 12 лет назад выброшенный на пустынный остров, он подчинил себе его обитателей, устроившись скромно, но со вкусом: все ради малютки Миранды. В «пещере Просперо» (так у Шекспира) есть и спальня, и гостиная, и кухня. Санузел совмещен. Просперо играет звезда Владимир Майзингер, Миранду — юная Елизавета Кононова.
Сообщая, что пассажиры корабля, крушение которого она видела, спаслись, отец надевает дочери шлем дополненной реальности, берет пульт и произносит «пик». Листая слайды, он рассказывает дочери историю их высылки из Милана, не забыв упомянуть, что на корабле плыл и король-предатель, и его сын. Потом он, громко пикая, выключает и экран, и саму Миранду. Эффектный Ариэль сообщает, что все исполнил: корабль — в щепки, люди спасены. Просперо, благо дочь спит, бросает на Ариэля пылающие взгляды (у Шекспира Ариэль — дух, боготворимый Просперо, но в спектакле речь о сексуальном насилии). Является сын убитой Просперо ведьмы — Калибан (остроумный Александр Матросов носит электрический ошейник) и гундосит, что мама завещала этот остров ему. На туземца орут, чтоб заткнулся и привез дров, что он и делает, оседлав микровнедорожник, лихо уезжающий в кулисы.
Принц Фердинанд будет отправлен Просперо на принудительные работы по очистке санузла. Миранда последует за ним — любовными тирадами пара будет обмениваться, передавая друг другу ершик для унитаза. Так и не помыв руки после уборки, влюбленные отправятся в спальню.
Но проблема, конечно, не в гигиене, хотя подобных нелепых деталей в спектакле — чем дальше, тем больше. А в том, что актеры играют приблизительно, компенсируя схематично решенные сцены криками.
Хотя финал шекспировской пьесы решен остроумно: Ариэль помогает Просперо надеть шлем, и на экране вспыхивает компьютерная бродилка, в которой спасенные по воле Просперо пассажиры собираются насиловать Миранду и Ариэля. Вместо опции «мстить» волшебник выбирает «выйти из игры» и снимает шлем. Отказывается он не только от мести, но и от своего волшебного пульта. Влюбленные женятся, злодей Алонсо раскаивается — пир горой, занавес. Но тут выходит Ариэль и, хлопая черными крыльями, произносит корявый монолог о том, что после антракта нам покажут еще одну версию событий.
В ней окажется, что реванша жаждал не только Просперо, но и порабощенные им Ариэль и Калибан. Эти повстанцы увлекают за собой вновь прибывших из Милана воинов и для начала дают им убить Алонсо. «Я не вмешиваюсь, я просто не вмешиваюсь»,— лукавит Ариэль, утаскивая отрезанную голову жертвы. Когда большая часть персонажей убита и расчленена, Калибану велено собрать и сжечь трупы. Что он и делает, поливая их бензином прямо в кузове своего прицепа, и радостно едет с пламенем за спиной.
Это страшный и точный образ. Но до него надо выдержать больше часа сценической нелепости, неряшливости и плохого текста.
Артисты не играют, а надрываются от крика, превращаясь в глашатаев расхожих истин: рабство — плохо, восстание — еще страшнее. Властители — подлецы и дураки, подданные — не лучше; братоубийственная война ведет к апокалипсису.
Как ни странно, в этой «Буре» есть нечто, что отличает ее от просто неудачного спектакля. Вместо досады и раздражения тут чувствуешь горечь и даже ужас. Как будто режиссер, уверившись, что наш мир обречен, решил сломать и свой спектакль. И вот теперь его «Буря» похожа на надрывный, но нечленораздельный крик.