Содержание:
Как Даниил Андреев увидел невидимые миры и что он в них нашел
«Роза мира» Даниила Андреева — одна из самых удивительных книг в истории русской литературы: это визионерский трактат об устройстве мироздания, объяснение скрытого устройства мироздания, план спасения человечества, а также хроника видений и пророчеств автора. Эта книга придумана и частично написана в общей камере Владимирской тюрьмы, где автор в конце 1940-х — начале 1950-х провел значительную часть своего 10-летнего заключения. Принимать этот текст на веру так же сложно, как считать его «просто литературой»: при всей поэтической образности текста автор настаивает на том, что видел все описанное своими глазами, и это знание, которое он должен передать человечеству. Заранее согласившись со всеми скептическими оговорками, Юрий Сапрыкин пытается понять, как читать «Розу мира» сегодня.
Книга, нуждающаяся в оправданиях
«Публикация даже фрагментов «Розы мира» Д.Л. Андреева ставит вопрос, от которого мы так долго отмахивались,— вопрос о существовании и развитии религиозной традиции в неэмигрантской русской культуре нашего времени». Крохотные «даже фрагменты» из книги впервые легально публикуются в февральском «Новом мире» за 1989 год, это два самых невинных отрывка из огромного текста — о Лермонтове и Блоке; впрочем, и здесь уже присутствуют Энроф, Гагтунгр, Шаданакар — вся та головоломная терминология, что будет сводить читателей «Розы мира» с ума (в хорошем или плохом смысле). Можно только представить (или вспомнить, кто был свидетелем), как это воспринималось в «дни подготовки к проведению выборов делегатов Первого съезда народных депутатов СССР»: на телеэкранах еще «знатные ткачихи и труженики села» — а в «Новом мире» уже Навна и Звента-Свентана. Редакция «Нового мира» справедливо рассудила, что нужно сопроводить странный текст предисловием, и литературовед Станислав Джимбинов деликатно инвольтирует сознание читателей: мол, атеизм — это не всегда хорошо, вспомним хотя бы Берлиоза и Ивана Бездомного, и у религиозности бывают разные и не всегда ожиданные формы, а духовные поиски в принципе свойственны интеллигенции, даже советской, взять хотя бы Ахматову и Пастернака (в 1989-м и о них можно говорить уже без стеснения и даже с гордостью), и вообще, зачем «стыдливо замалчивать».
Новомирская публикация в контексте того времени проходит по разряду «возвращения имен»: Андреев мало известен позднесоветской читающей публике еще и потому, что провел 10 лет в сталинских лагерях. «21 апреля 1947 года,— все так же деликатно сообщает предисловие,— Даниил Леонидович был арестован по пресловутой 58-й статье, по трем ее подпунктам, включая террор».
На самом деле Андрееву вменялось в вину создание преступной группы, собиравшейся убить Сталина; обвинение жесточайшее, повлекшее арест многочисленных знакомых и родственников Д. А. (включая жену Аллу), сам Андреев остался в живых лишь потому, что максимальной мерой наказания, предусмотренной УК СССР в ту пору, были 25 лет тюрьмы. Можно предположить, что он чувствовал себя виноватым в бедах своих близких: обвинение было основано на рукописи романа «Странники ночи», изъятой в его квартире, под статью попали люди, которые предположительно могли быть знакомы с этим текстом; среди прочего в романе описан антисоветский подпольный кружок, замышлявший покушение на вождя; объяснять следствию, что это чистый вымысел, было делом заведомо проигрышным. В 1989-м такая деталь биографии не вызывает ничего, кроме сочувствия — но для публикации требуются оправдательные аргументы иного рода: автор предисловия вспоминает Данте, Мильтона, Сведенборга и приводит притчу о Сократе: «То, что я понял ,— превосходно. Очевидно, так же превосходно должно быть и то, чего я не понял».
«Роза мира» — до сих пор, не только в момент первой публикации,— как будто нуждается в оправдании, обосновании ее статуса: что это вообще такое? Рассуждение о смысле мировой истории, но упакованное в форму теософского трактата, с подробным описанием структуры Шаданакара — обитаемой сферы Земли, состоящей из 242 слоев разной степени материальности (в сети можно найти инфографическую схему, где для каждого слоя придумано краткое описание и цветовой код, это настоящий дизайнерский подвиг). Да еще с (похожими на горячечный бред толкиниста) названиями для каждого слоя, его обитателей, прочих разнообразнейших феноменов этого «инфрафизического» и «метакультурного» мира; Шаданакар — это еще ничего, будут ведь Урпарп, Пропулк, Баюшми… Да еще со страстными заверениями автора: я там был, я все это видел и пережил, и непривычно звучащие слова записаны мною максимально близко к услышанному, сама детальная проработанность этих отчетов как бы удостоверяет, что они не придуманы и не подделаны; я был избран, чтобы передать человечеству это знание, и к нему нужно отнестись максимально серьезно.
От этого берет оторопь.
Читатель поневоле оказывается в роли следователя с Лубянки, который должен вынести вердикт — перед ним чистый вымысел, или документальное свидетельство, или что-то еще,— и скорее всего, приводить доказательства так же бессмысленно, приговор вынесен заранее. Две крайних позиции относительно «Розы» заключаются в том, что книга — это проекция болезненной психики (как замечает Борис Романов, автор биографии Андреева в серии ЖЗЛ, некоторые сокамерники еще до всякой «Розы мира» говорили об Андрееве как о сумасшедшем, причем «искренне и с соболезнованием») или, с другой стороны, это чистая истина, переданная нам в откровении (приверженцы этой точки зрения, например, рассказывают о книге на YouTube под псевдонимами Ведаманъ Ведогоръ или Кот Баюн из Колосвета). Между двумя противоположностями существуют попытки объяснить видения Андреева детскими травмами (мать умерла при родах, отец, писатель Леонид Андреев, тут же отдал мальчика на воспитание ее сестре и больше никогда с сыном не встречался), прочитанными в юности книгами об индийских мистиках, тяжелыми условиями во Владимирской тюрьме, наконец, укорененностью автора в декадентски-символистской эпохе: его рассуждения о Мировой Женственности или сумрачно-лиловые пейзажи «низших» слоев Шаданакара как будто заимствованы из визионерских стихов Блока. Но Андреев настаивает: это не «влияния» и не «цитаты», сам Блок буквально приходил к нему в тюремную камеру летом- осенью 1949-го и показывал Агр — и он видел своими глазами, как «испепеленное подземным пламенем лицо поэта начинает превращаться в просветленный лик».
Демоны, защищающие российскую государственность
С точки зрения современной культуры существование «Розы мира» в ее поле возможно в том числе потому, что внутри этого поля можно не задаваться вопросом о достоверности — писателю обеспечено известное алиби, и все им написанное по умолчанию воспринимается как вымысел (даже если сам он утверждает обратное). С точки зрения современного секулярного сознания — или, напротив, любой ортодоксальной религии — такую книгу надо спрятать подальше и никому не показывать; однако же она живет — существуя в некоей пограничной зоне, где не требуют предъявить справки, что все и вправду было именно так.
Попробуем же прочитать этот текст как «просто текст».
Первое, что обращает на себя внимание,— отчет об опыте, по определению превосходящем всякое рациональное понимание (и снабженный всеми необходимыми дисклеймерами, мол, слова здесь бессильны), сам по себе предельно рационален, где-то даже бухгалтерски подробен, иногда кажется, что читаешь аккуратно заполненную экселевскую таблицу. Над (или под) тем-то инфрафизическим слоем находится такой-то, в этом пять пространственных измерений, а в том 18 временных, вот эта метакультура в таком-то году пришла в полнейший упадок, а та регулярно перемещает в Синклит Человечества сонмы праведников, кстати, вот их краткий перечень. Это часто встречающееся свойство эзотерики — обещанное ею знание оказывается не только тайным, но и скучным; не очень понятно, как всю эту бесценную информацию можно применить (оспорить, глубоко продумать, приложить к своему опыту).
Ощущение потерянности создается еще и тем, что в этом исполинском слоеном пироге — 242 уровня, это если смотреть «по вертикали», а есть еще горизонтальное измерение метакультур, более или менее укладывающихся в границы больших государственных образований,— так вот, в этой многомерной вселенной от самого человека мало что зависит: его душа-шельт, облекаясь во все более плотную материю, перемещается в земное измерение из иных миров, здесь оказывается подвержена влиянию множества исторических, культурных и физических сил (и все с приставкой «мета») и затем нисходит в один из слоев преисподней или поднимается на тот или иной небесный уровень, используя его как базу для следующего перерождения. То есть читатель получает, с одной стороны, сверхзнание, а вместе с ним ощущение причастности к грандиозным вселенским процессам, а с другой — его собственная воля и разум на фоне этих процессов, что называется, «теряются в округлениях».
Есть в этой книге, впрочем, как минимум одна глава, где русскоязычный читатель может почувствовать, что она-то имеет к нему прямое отношение — и многое объясняет. Андреев трактует природу власти в России — со всеми ее особенностями и эксцессами — через введение некоего демона государственности, уицраора, питающегося комплексом человеческих переживаний, связанных с государством. В интересах этого существа — сделать так, чтобы человек служил государству, был зависим от государства, заполнял его эманациями все свое сознание. Надо заметить, что уицраор — не прямое порождение адских сфер, он создан российским демиургом «в интересах безопасности», то есть для защиты страны от сорвавшихся с цепи (от этого никто не застрахован) уицраоров из других метакультур, и переходит к откровенному мучительству, лишь когда теряет просветленную демиургическую санкцию. Нет сомнений, что главы о российских уицраорах (последнего по времени зовут Жругр) и лидерах страны, которые оказываются в их прямом подчинении, а особенно страницы о Сталине и его посмертном нисхождении во все более глубокие подземные миры,— эти главы, сочинявшиеся Андреевым в знаменитом Владимирском централе, продиктованы самым отчетливым, непосредственным и трагическим жизненным опытом.
Животные, которых нужно спасти, и игрушки, которые спасутся сами
У текстов внутри «Розы мира» как будто разный статус и вес — так, в описаниях демонических подземных миров отключается экселевский видеорегистратор и просыпается художник: пораженный автор застывает перед лиловыми сумерками, кровавыми туманами или инфернальным аналогом Медного всадника — статуей Петра, где тот с факелом в руке восседает на гигантском змее. Есть здесь и фрагменты особенно живые и трепетные, где Андреев окончательно выходит из роли нейтрального медиума — и говорит от сердца. По этим отрывкам можно составить карту интересов автора: пожалуй, самый внушительный материк на ней — главы о русской литературе, чьи величайшие имена Андреев относит к числу «вестников» (согласно автору, с начала XIX века просветленные надмирные миры распространяют свои влияния в России не через пророков или духовных учителей, а через людей культуры). Эти главы полны тонких неожиданных замечаний (так, у Тургенева важнейшим из написанного оказывается линия Лизы Калитиной в «Дворянском гнезде» и очерк «Живые мощи»), а где-то совершенно неподдельной страсти: главы о Блоке — это что-то очень личное, не укладывающееся в схему, будто поэт и вправду водил Андреева по темным опасным пространствах и объяснял, какие сигналы из иных миров можно расслышать в его строчках.
Самая огненная часть «Розы» — глава о животных, здесь в голосе Андреева начинает звучать какое-то пророческое исступление. Мир природы изначально поврежден, демонические сущности заковали его в железную клетку законов борьбы за существование, человек и его духовные помощники из высших миров должны разбить эти цепи. Ну то есть буквально: сделать так, чтобы волк не ел ягненка, отучить хищника от мяса, привить всем зверям хорошие манеры, а наиболее продвинутых научить наконец человеческой речи. Вообще вернуть природу в райское состояние, сделать так, чтобы все стали милыми и невинными, как маленькие зверята, и никто никого не ел. В этом и заключается неисполненный долг человека, его миссия на планете — не просто «никому не навредить», а поднять братьев меньших к высшим мирам. А вы как думали, в чем же еще может заключаться такой долг — не в том же, чтобы изобрести очередную бомбу, еще страшнее предыдущих?
Самые трогательные, пожалуй, страницы «Розы» — описание инфрафизических миров, где живут души детских игрушек: да-да, обеспечить себе некоторое существование в вечности могут не только реальные четвероногие, но игрушечный мишка или котенок: играя с ними, дети вкладывают в них любовь такой чистоты и силы, что создают для них некое подобие души: она не может раствориться бесследно, и наши игрушки незримо присматривают за нами, охраняют и ведут, дожидаются в своем блаженном плюшевом посмертии.
Есть в «Розе» фрагменты, в достоверности которых невозможно усомниться: здесь текст как будто начинает вибрировать, наэлектризовывается от напряжения. Это истории о том, каким образом Андреев получал свои видения: можно сколь угодно скептически относиться к тому, что именно ему было показано, и как он это смог расшифровать, и не было ли это порождением больного сознания,— но, судя по этим фрагментам, некий опыт подобного рода определенно был. Вот он, четырнадцатилетним юношей, гуляет летним вечером в сквере рядом с храмом Христа Спасителя — и вдруг видит «бушующий, ослепляющий, непостижимый мир, охватывающий историческую действительность России в странном единстве с чем-то неизмеримо большим над ней». Вот он заходит в маленькую церковь во Власьевском переулке, и его буквально сбивает с ног волна нечеловеческой (вернее, надчеловеческой) силы, «нездешняя теплота духовных потоков, льющихся из того средоточия, которое справедливо и точно именовать Небесным Кремлем». А вот он лежит без сна на нарах во Владимирской тюрьме — и видит чертоги вознесенной в небеса блаженной России.
Какими бы величественными ни были картины небесных миров, запечатленные Андреевым, образ маленького изможденного человека, уходящего в эти миры из общей тюремной камеры,— пожалуй, самый волнующий и возвышенный из них.
Вещие сны, увиденные во Владимирском централе
Для поражающей своей странностью главы о животных можно найти биографическое объяснение: молодым человеком, Андреев всерьез задался целью погубить свою бессмертную душу, составил план ведущих к этому действий и успел осуществить первые два пункта: жениться на нелюбимой женщине и убить своими руками животное (первое оказалось поправимым, второе заставило пережить чудовищный шок — и отказаться от намеченного плана). Главу о «просветлении» животных как общечеловеческой миссии можно понимать как раскаяние — и отражение пережитого потрясения. Биография действительно многое объясняет — сама «Роза мира» в каком-то смысле следствие перенесенной им утраты: рукопись его первого, большого, «настоящего» романа «Странники ночи» была изъята при обыске (мы до сих пор не знаем, хранится ли она в каком-то засекреченном архиве или утрачена навсегда). Чтобы придать жизни смысл — да и просто пережить гигантский срок, который предстояло провести в общей тюремной камере,— нужно было придумать новую сверхцель.
Сумасшедшим Андреева считали далеко не все сокамерники. Среди его соседей по камере были историк Лев Раков, создатель Музея обороны Ленинграда и директор Публичной библиотеки, и академик Василий Парин, директор Сеченовского института и один из основателей Академии медицинских наук; вместе с Андреевым они сочиняли пародийный словарь «вымышленных исторических деятелей» — «Новейший Плутарх». Здесь же сидел — вот уж неслыханное совпадение — Василий Шульгин, депутат еще дореволюционных Государственных дум, один из тех, кто принимал отречение из рук Николая II. В камере — как минимум в этом ее сегменте — много читали, конспектировали и обсуждали прочитанное, вели разговоры об исторической судьбе России. Шульгин занимался дыхательной гимнастикой по методу индийских йогов и записывал странные вещие сны: так, в ночь на 5 марта 1953 года ему приснился «великолепный конь», упавший на задние ноги: земля под ним была залита кровью.
В «Розе мира» можно увидеть следствие этих встреч и разговоров — и еще одного общего настроения, витавшего в тюрьме на рубеже 1940–1950-х. Только что пережившие великую войну (одно из самых сильных видений посещает Андреева, когда он вместе со своим полком вошел в опустевший Ленинград после прорыва блокады) обитатели Владимирского централа понимают из новостей по радио, что дело идет, возможно, к еще более разрушительной, атомной войне, которая грозит уничтожить всю европейскую цивилизацию. «Роза мира» в этом контексте — что-то вроде заклинания, отчаянного кассандровского пророчества, которое должно отвести человечество от края гибели.
И уж точно эти предчувствия вызывают к жизни ту часть книги, которую пишущие о ней, как правило, обходят с некоторой неловкостью,— хотя для Андреева в ней очевидно содержится главное, что он должен сообщить. Собственно, книга с этого сообщения и начинается, и сам термин «Роза мира» относится именно к нему.
По Андрееву, спасти человечество от неизбежной гибели можно, только объединив его под началом некоего высшего надгосударственного совета, состоящего из высших праведников и мудрецов. Где-то в этой точке все мировые религии мира должны подняться над разделяющими их противоречиями и слиться в единую Церковь, ту самую Розу мира, спасающую и просветляющую человеческие души независимо от их конфессиональной принадлежности. Это единение должно поднять человечество на некий высший уровень, перевести его из стадии «мира сего», с неизбежными для нее насилием, ненавистью, угнетением и войной всех со всеми, на новую эволюционную ступень: там будет реализована общечеловеческая планетарная миссия — просветление и очищение нашего общего земного мира. В формулировках этой идеи Андреев остается человеком своего времени: так, описание этой светоносной Лиги подозрительно напоминает созданную как раз в эти годы ООН, только состоящую из неких чистых сердцем махатм, а едва ли не первое, чем должен будет заняться наднациональный орган духовной власти,— это контроль над наукой, литературой и кино. И вообще — опыт прошедших с тех пор десятилетий заставляет отнестись к идеям Андреева даже не со скепсисом, а с чувством той самой неловкости: даже ребенку понятно, что все это наивно, невозможно, неосуществимо, государство не переделать, человека не изменить, и вообще — здесь не исправить ничего.
Но только представьте, как это выглядит: человек в общей тюремной камере, понимающий, что он, скорее всего, никогда из нее не выйдет, задает себе последние вопросы. Почему людям во все времена так необходимо уничтожать друг друга? Почему они не могут распорядиться отпущенной им свободой? Почему человек, внутри которого Вселенная, становится добровольным рабом каких-то механизмов, машин, алгоритмов? Для чего мы заброшены на эту Землю, одни посреди холодного космоса, какая у этого цель? Как получилось, что мы готовы навсегда уничтожить все живое, так ничего не поняв? Видения Андреева могут показаться слишком надуманно-литературными, а его практические рецепты — чересчур наивными, и вообще все им сказанное легко свести к неким причудливым особенностям личности. Но разве мы не можем понять стоящую за ними боль?