В Александринском театре вышел спектакль по мотивам фильма «Мой друг Иван Лапшин»
На Новой сцене санкт-петербургского Александринского театра состоялась премьера спектакля Елены Павловой «Мой друг Лапшин» по мотивам повести Юрия Германа «Лапшин» (1937) и фильма Алексея Германа «Мой друг Иван Лапшин» (1984). Михаил Трофименков впервые за многие годы получил от театрального действа и эмоциональную, и интеллектуальную радость.
Что приходит нам на ум при словах «Иван Лапшин»? Конечно, герои фильма. Рубленое топором лицо Андрея Болтнева — Ивана Михайловича Лапшина, начальника уголовного розыска города Унчанска. Нервический Андрей Миронов — журналист Давид Львович Ханин, друг и соперник Лапшина в метафизическом любовном треугольнике. Большой, жестокий и нежный Лапшин безнадежно любит актрису Адашову, она столь же безнадежно любит Ханина, пожизненно и посмертно влюбленного в покойную жену Лику.
Взяться за постановку, герои которой однозначно ассоциируются с киногероями,— огромная смелость Павловой, заключившей и выигравшей эстетическое пари. От фильма в спектакле осталась легкая пластическая тень. Иван Ефремов иногда «включает» киношного Ханина. Иван Трус с его характерным для служивых образца 1930-х бритым черепом напоминает Болтнева. Похожи на киношных двойников трагикомичный Вася Окошкин (Валентин Захаров), коллега и сосед Лапшина, и «домовиха» коммуналки Патрикеевна, сыгранная замечательной Марией Кузнецовой, памятной по роли Крупской в «Тельце» (2000) Сокурова. Зато хрупкая, словно расстрелянная любовью Олеся Соколова, алым платьем поджигающая черно-серую гамму спектакля, не уступает Нине Руслановой — экранной Адашовой.
Павлова тщательно, умно и любовно инсценировала не фильм, а повесть Юрия Германа, что греха таить, не лучшего советского писателя. Ну, эпопея из петровских времен «Россия молодая» (1952). Ну, «Рассказы о Феликсе Дзержинском» (1937), которые читаются как хармсовские апокрифы о Пушкине. Ну, благородная, но скучнейшая трилогия о враче: «Дорогой мой человек» (1958), «Дело, которому ты служишь» (1962), «Я отвечаю за все» (1965) — достаточно тупо соцреалистических заглавий, чтобы книги расхотелось читать. Но чего не отнимешь — Герман был отличным сценаристом: «Семеро смелых» (1936) Сергея Герасимова, «Дело Румянцева» (1955) и «День счастья» (1963) Иосифа Хейфица. Павлова точно уловила драматургическую составляющую «Лапшина», странной, дикой жемчужины в корпусе текстов Германа.
Вслушайтесь. «Первая любовь — самая страстная, и влюбилась я девочкой пятнадцати лет в одного, знаете, курчавенького музыканта по фамилии Мускин. А он был лунатик и как гепнулся с седьмого этажа — и в пюре, на мелкие дребезги». «А один еще был хрен, так он в меня стрелял. Сам, знаете, макаронный мастер, но жутко страстный. Я рыдаю, а он бац, бац. И разбил пулями банку парижских духов. Какая со мной была истерика, не можете себе представить».
Вы думаете, это бредит героиня Ренаты Литвиновой из неснятого фильма Киры Муратовой? Нет, это проститутка Катька-Наполеон (Елена Немзер) забивает баки Адашовой, пришедшей в УГРО знакомиться с чекистской фактурой: ей предстоит роль «перековавшейся» на строительстве Беломоро-Балта зэчки. Есть в «Лапшине» и пассажи, достойные Зощенко с Хармсом.
Павлова смыла из текста исторический контекст, что для современного театра, этот контекст к месту и не к месту навязывающего, редкая редкость. О том, что действие происходит в расстрельном 1937-м, напоминают лишь взбесившиеся электронные часы, высвечивающие одно и то же время: 19:37, 19:37, 19:37.
Смыта и специфика работы Лапшина. Только топочет по сцене гротескный Начальник (Сергей Мардарь), вскользь звучит имя некоего Мамалыги, на поисках которого должен сосредоточиться Лапшин, да — «за кадром» — упоминается тяжелое ранение Ханина, чьи стоны вплетаются в фонограмму наряду со звуками джаз-банда, наигрывающего то «Гимн Коминтерна», то «Утро туманное», то «Стальную эскадрилью».
Отбивает истерическую чечетку Ханин, изображает самолет увалень Окошкин, пытается что-то исполнить Адашова: оборванные, нелепые, трагические выражения невысказанных чувств. Сам спектакль состоит из таких же оборванных, ничего не значащих, но многозначительных — недаром Павлова ставила «Чайку» — реплик бродящих по сцене людей.
Их смятение чувств отстраняет почти что беккетовский седобородый Байбак (Александр Лушин). Мистический сосед Лапшина то смешивает фигуры на шахматной доске судьбы, на которой ведет бесконечную игру с чекистом, то подает время от времени из уголка ехидную реплику «Конь в пальто»: единственная отсебятина в безупречно верном повести спектакле.
У спектакля одна фундаментальная проблема. Зритель, не читавший повесть и не смотревший фильма, может растеряться в сюрреалистически бытовом мире. Но сопротивляться лирической интонации, выстроенной Павловой, все-таки не сможет.