Как Константин Хабенский поставил «Чайку»
В МХТ имени Чехова выпустили «Чайку» Чехова — шестую за его историю. Худрук Константин Хабенский не нашел режиссеров, готовых воплотить его замысел, и решил поставить знаковую для Художественного театра пьесу сам. О том, что получилось из его режиссерского дебюта, рассказывает Марина Шимадина.
К премьере Музей МХАТа открыл в Зеленом фойе выставку с ироничным названием «От Константина до Константина» — то ли от Станиславского до Хабенского, то ли от первого Константина Гавриловича Треплева, которого играл искатель новых форм Мейерхольд, до нынешнего Треплева в исполнении молодого Ильи Козырева. Причем предыдущая «Чайка» появилась в МХТ не так давно, в 2020 году. Но была поставлена «варягом», литовцем Оскарасом Коршуновасом, и продержалась недолго.
На смену той дерзкой «Чайке» XXI века пришла «Чайка» неопределенного времени — действие происходит в условном театральном «всегда». Художник Николай Симонов, как и в прошлогоднем «Дяде Ване» Дениса Азарова, выстроил деревянный павильон с мостками, только вместо опилок у героев теперь под ногами песок. В глубине сцены, в камышах, плещется вода и стоит лодка, которая никуда не поплывет (привет «Чайке» Льва Додина). А на задник проецируется то самое колдовское озеро с церковью на другом берегу — слышны крики чаек и кваканье лягушек. К слову, созданием звуковой атмосферы в спектаклях увлекался и сам Станиславский, что не очень нравилось Чехову; он даже обещал в следующей пьесе сделать ремарку: «Действие происходит в стране, где нет ни комаров, ни сверчков, ни других насекомых, мешающих людям разговаривать». Нынешние постановщики и сами иронизируют над этой эстетикой фотообоев и напоминают зрителям, что они в театре: иногда актеры выключают экранную картинку вместе с саундтреком.
Постановка Хабенского, который и сам играл когда-то Тригорина в спектакле Константина Богомолова, не поражает оригинальной концепцией и относится к так называемой актерской режиссуре, где текст нужен, чтобы артисты его талантливо исполнили. И вот здесь интересный момент: актеры не дают забыть, что они играют, а не живут на сцене, и всячески ломают четвертую стену, которую старательно строили отцы-основатели. Они постоянно ходят по залу и доверительно обращаются к зрителям первых рядов. Но главное, чеховский текст они произносят не по системе Станиславского, присваивая его, а наоборот — с отчуждением, словно он им жмет во всех местах, берут его в кавычки. Кажется, что герои патологически не способны на искренность и постоянно что-то имитируют. Это и неудивительно в среде актеров и писателей, где лицедейство в порядке вещей, а мать и сын общаются цитатами из Шекспира. Словами из «Чайки» тут тоже не открывают душу, а скорее прячутся за ними.
Аркадина (Кристина Бабушкина) так привыкла блистать, что уже шагу не может ступить без актерского апломба, а в сцене соблазнения Тригорина и не скрывает, что играет, жирно и нарочито. Треплев (Илья Козырев) с пластикой кукольного паяца на пружинах, напротив, так не уверен в себе, что намеренно изображает шута горохового — бьется головой об стены, пока не разбивает ее в кровь. Но интереснее всего апроприация текста происходит у Тригорина (приглашенный артист МТЮЗа Андрей Максимов) — свою речь о творчестве он сочиняет на ходу, как будущую нобелевскую лекцию, готовясь записать ее в тетрадку.
Важное обстоятельство — тут все очень молоды и полны энергии. В отличие от классических мхатовских постановок с известными, уже маститыми артистами, здесь исполнители — ровесники своих героев или моложе них. Режиссер даже вводит в спектакль четырех детей — Костю, Нину, Машу и Семена, росших вместе. Да и Тригорин тут почти одних лет с сыном Аркадиной и еще не пресыщен жизнью, а скорее напускает на себя сплин. Они все хотят счастья немедленно, здесь и сейчас. Хотят любви, признания и успеха. Но жизнь, как водится, их обманывает.
Хабенский утверждает, что для него главные герои в «Чайке» — женщины, «их любовь, самоотверженность, тепло, внимание по отношению к мужчинам». Но, кажется, он лукавит. Заречная (Софья Шидловская) здесь такая же эгоистичная хищница, как ее старшая соперница — «пушистый хорек», как писал Чехов в другой пьесе,— и своего не упустит. Чувства тут мало похожи на «нежные, изящные цветы»: Тригорин заваливает Нину прямо за многоуважаемым шкафом, Маша (Полина Романова) открыто спит с Треплевым в бане и презирает мужа, недалекого учителя Медведенко (Денис Парамонов), а ее мать Полина Андреевна (Алена Хованская) физически не переносит супруга (Шамраева играет лилипут Вано Миранян) и льнет к обаятельному жуиру Дорну (Игорь Верник), но тот предпочитает ей азартные игры. Женщины эти никому не нужны, их любовь никого не делает счастливым.
В последнем акте обитатели усадьбы выглядят сильно опустившимися. Сорин (Анатолий Кот) привязан ремнями к инвалидному креслу, и в финале его просто забывают, как Фирса в «Вишневом саде». А Треплев ушел в дауншифтинг или просто одичал — отрастил огромную бороду и поедает руками внутренности чайки. Нина снова играет, но плохо и с завываниями, словно перед купцами в Ельце, и «косплеит» наряды и манеры Аркадиной. А та без тени былого скепсиса исполняет монолог мировой души, с которым когда-то провалилась Заречная. То, что было радикальным жестом протеста, превратилось в тренд, в рутину.
Если Треплева, подстрелившего на озере чайку, позволительно сравнить с художником-акционистом, который превращает саму жизнь в кровоточащий факт искусства, то Тригорина, заказавшего сделать из птицы чучело, можно назвать художником-таксидермистом: он рвет «лучшие цветы своей жизни», накалывает «бабочек в животе» на булавки и собирает из них красивый натюрморт — что означает, как известно, «мертвая натура». Но такие произведения для публики обычно более понятны и ценятся гораздо выше сомнительных экспериментов. Тригорины в конечном итоге всегда побеждают, а Константину Гавриловичу остается только застрелиться.