Завершился Авиньонский фестиваль
Во французском Авиньоне закрылся традиционный, 79-й по счету Festival d’Avignon. В этом году его темой был театр арабоязычных стран, но в программе сами собой выстраивались и иные сквозные темы. Из Авиньона — Эсфирь Штейнбок.
Тему семьи как одну из важнейших в афише фестиваля задал сам директор знаменитого театрального форума, португальский режиссер и драматург Тьяго Родригес. Действие его спектакля «Расстояние» происходит в 2077 году и поначалу кажется уложенным в знакомые рамки экологической «повестки»: часть населения Земли, страдающей от климатических катастроф и экономической нестабильности, вынуждена переселиться на Марс. Пьеса Родригеса — обмен сообщениями между оставшимся на нашей планете отцом и его дочерью, релоцированной на планету другую. Но вскоре после начала действия вроде бы выигрышный в контексте политизации Festival d’Avignon мотив антиутопии уходит на второй план, космические расстояния становятся метафорой семейного отчуждения и непростых отношений молодой женщины с отцом, а ускоряющееся вращение сценического круга, на котором установлен красивый арт-объект, похожий то ли на равнодушные скалы, то ли на окаменелые внутренние органы человека, напоминает о беге времени, который не остановить, и о хрупкости семейного родства. Лишь раз отец и дочь встречаются и обнимаются, но и это не более чем фантазия, потому что истинные связи порушены навсегда.
Взаимоотношения с родителями оказываются в центре еще одного громкого фестивального проекта под названием «Израэль и Мохамед». Заголовок, конечно, сам по себе символический: как будто речь в постановке пойдет об израильско-арабском конфликте и, возможно, о путях его разрешения, хотя бы в рамках фестиваля. Ничего подобного: название больше шутка, потому что двое на сцене — это выдающийся испанский танцор фламенко Израэль Гальван и известный французский режиссер и автор, пусть и марокканского происхождения, Мохамед Эль Хатиб, который специализируется на документальном театре. Для Авиньона они придумали тоже документальный спектакль-дуэт — оба присутствуют в нем «от первого лица»: Эль Хатиб в основном рассказывает, Гальван — танцует, предпочитая язык тела. Сцена, в которой на его шее висит множество медалей, а он отчаянно двигается и награды, как кандалы, тянут его вниз, выразительнее любых слов говорит о его отношении к славе.
Но вообще-то на первый план и здесь выходит тема неразрывной связи с отцами — и столики, на которых оба автора раскладывают свой реквизит, в конце оказываются надгробиями предков. Вот отец Мохамеда мечтал о постройке мечети — а в конце спектакля Эль Хатиб дергает за какую-то невидимую веревочку, и над стенами внутреннего двора авиньонского монастыря кармелитов вырастает золоченый купол бутафорской мечети, будто Аль-Акса на Храмовой горе, над иудейскими и христианскими святынями Иерусалима. Восторг французских зрителей передать словами трудно, но отнесем его просто к радости от того, что сын уважает последнюю волю папы.
В спектакле режиссера и драматурга Башара Маркуса «Да, папа» между пожилым мужчиной в инвалидной коляске и молодым человеком атлетического телосложения родственных связей вроде бы нет. Второй приходит к первому лишь для того, чтобы оказать ему услуги, так сказать, интимного свойства (неожиданный сюжет для театра, играющего на арабском языке). Но пожилой человек страдает потерей памяти — и потом мы уже не можем точно сказать, не происходит ли то, что мы видим на сцене, в распадающемся сознании старика. Во всяком случае, это сюжет из цикла «встретились два одиночества», в развитие которого самозваный сын словно пересоздает жизнь своего несчастного «клиента», приняв на себя роль его сына. Впрочем, не только ее: ближе к концу спектакля парень не только полностью перестраивает (в том числе и в буквальном смысле) быт старика, но и принимает облик его матери. Спектакль вышел странноватый, неудобный, алогичный, но какой-то тревожный, занозой остающийся в памяти. Впрочем, еще страннее содержания выглядит обозначение в программе его места рождения — Палестина. На самом деле он создан в театре «Хашаби» в городе Хайфе, то есть в Израиле, что только и может объяснить свободу создателей столь специфического, неподцензурного контента.
Спектакль «Письмо» создан успешным швейцарским режиссером и куратором Мило Рау специально для нынешнего Авиньонского фестиваля, но игрался он каждый вечер в новом месте — в разных городках, расположенных вокруг июльской театральной столицы. «Письмо» поставлено предельно просто, вроде бы в подражание вольному, площадному и провинциальному театру: два актера, он и она, Арне де Тремери и Ольга Муак, играют на почти пустом деревянном помосте, без дорогих декораций и какой-либо машинерии. Они никак не могут решить, какой из двух материалов выбрать для сегодняшней постановки — «Чайку» Чехова, то есть мировую классику, или историю Жанны д’Арк, то есть любимый французский сюжет. Собственно говоря, весь 75-минутный спектакль — это и есть обсуждение творческих планов; но попутно актеры вовлекают в свои разговоры публику, рассказывают истории из собственной жизни, шутят друг над другом и над политикой.
Есть у этого непритязательного, хотя и неглупо придуманного проекта и романтический первоисточник — письмо бабушки актера, якобы найденное в ее бумагах и содержащее ее нехитрое завещание: любить жизнь и театр. Так что и «Письмо», в общем-то, укладывается в «семейную» тему внутри фестивальной афиши. Но главное родство, о котором напоминает постановка Мило Рау, не обыденного, а исторического свойства: этот спектакль словно должен напомнить зрителям об истоках Авиньонского фестиваля, об идеях его основателя Жана Вилара, в конце 40-х годов прошлого века мечтавшего увезти театр из пресытившихся столиц, играть на фоне природы и истории, дарить свое искусство простым людям, жителям французского юга. Да, конечно, теперь в этой идее найдется не меньше расчета и хитрости, чем непосредственности и культуртрегерского идеализма. Но все-таки: напоминание о том, что Авиньонский фестиваль — это не филиал парламента, а важная часть щедрого, элегантного и жизнелюбивого Прованса, никому не помешало.