Содержание:
Тайная полиция, оргии, мировое господство, спрятанные сокровища и другие мифы о Ватикане
На этой неделе вышел в российский прокат фильм Эдварда Бергера «Конклав», экранизация остросюжетного романа Роберта Харриса о трудных выборах очередного римского папы. Успех сначала книги, а потом и фильма (широкий мировой прокат только начинается, но сборы уже превысили съемочные затраты) — еще одно свидетельство того, что тайны Ватикана по-прежнему ходовой товар. В сущности, если вынести за скобки новозаветные сюжеты, ничто более из того, что связано с жизнью христианской церкви, исторической и нынешней, настолько стабильного любопытства в массовой культуре не вызывает. Сергей Ходнев рассказывает, какие ватиканские секреты, фантастические или правдоподобные, оказались при этом особенно востребованными — и в чем секрет этой притягательности.
Секретные выборы
Заманчивость конклава как события кажется особенно понятной. Торжественный церемониал, единственные в своем роде «декорации» в виде Сикстинской капеллы, суровая замкнутость, ветхие ритуальные формулы. Труба с черным или белым дымом, опять же. Это и возвышенно, и экзотично, но служит при этом не каким-то мистическим целям — в конечном счете это вполне практическое и понятное любому обывателю действие, выборы нового лидера. Лидера религиозного, но в своем роде все еще могущественного и во всяком случае обреченного на медийное внимание.
К тому же это светские выборы (честные-прозрачные или нет, это в данном случае не важно) проходят шумно и в лучах софитов. А в Ватикане не то, здесь замкнутое сословие, физически затворившись от мира, избирает нового понтифика в условиях повышенной секретности.
В последние десятилетия кардиналы, надо отдать им должное, своим клятвам остаются в основном верны — подробности о том, как именно проходило голосование на конклаве, «утекают» очень редко. А вот раньше было не так. Скажем, от XVII века до нас дошли настолько обильные и подробные свидетельства (в дневниках, мемуарах, частной и дипломатической переписке), что ход иных конклавов мы можем восстановить буквально по дням и по часам. И тогда становится понятно, что робко политиканствующие кардиналы из фильма «Конклав» по сравнению со своими тогдашними предшественниками — малые дети. Участники конклавов напропалую интриговали, ловчили, грызлись, тайно поддерживали связь с внешним миром самыми изобретательными способами. И все не из-за одних только личных амбиций или там корыстолюбия: конклавы того времени были шахматной доской, на которой в политических интересах пытались более или менее успешно играть большие державы.
Так что боролись не условные консерваторы с условными либералами, а сторонники тех или иных монархов, партии, скажем, французская, австрийская или испанская. И ставки были велики, и страсти, и происходящие иногда драмы, причем не слишком назидательные. Король Франции или император Священной Римской империи запросто могли напрямую вмешаться в выборы, наложив вето на ту или иную кандидатуру,— и кардинальская коллегия подчинялась. А бывало и совсем зловеще. Я помню, например, заметки кардинала фон Гарраха о конклаве 1655 года; там был такой сюжет — возникла кандидатура кардинала Карафы, и вот он набрал пять голосов, потом восемь, потом тринадцать, потом уж и за двадцать. Возможность победы, казалось, уже маячила на горизонте, однако влиятельной французской партии это, очевидно, не очень нравилось. И вот кардинал Карафа возьми да и умри перед очередным туром голосования. Нет, все под Богом ходим, конечно — но беллетристу или сценаристу, казалось бы, как пройти мимо подобного сюжета.
Но на деле-то конклавные тайны общественность до поры до времени смаковала именно в виде слухов, сплетен, официальных реляций и утечек. В художественной литературе вплоть до ХХ века папские выборы если и появляются, то как-то совсем походя. Как у Пруста, где для Свана «в силу сложной игры обстоятельств от предстоящего избрания папы на конклаве зависело, удастся ему или не удастся сделаться любовником одной кухарки». Романов, где на конклаве в сколько-нибудь серьезной степени держится сюжет, очень немного. Скажем, «Адриан VII» Фредерика Рольфа (1904) — фантазия об английском мирянине-католике, мудром и решительном чудаке, который становится папой, берется за переустройство мира, но гибнет от руки террориста-социалиста.
А вот в ХХI веке папские выборы внезапно становятся благодарнейшим предметом в кино и сериалах. Само собой, байопики: польско-итальянский сериал об Иоанне Павле II «Кароль. Человек, ставший папой» (2005), фильм Фернанду Мейреллиша «Два папы» (2019), где Энтони Хопкинс сыграл Бенедикта XVI, а Джонатан Прайс — папу Франциска. Исторические драмы: сразу два сериала «Борджиа», выходивших в начале 2010-х. Притчи: «У нас есть папа!» Нанни Моретти (2011), трагикомедия о разуверившемся папе, сбежавшем из Ватикана сразу после своего избрания. Триллеры — как тот же «Конклав» или как «Ангелы и демоны» (2009) по Дэну Брауну. И, само собой, сериальная дилогия Паоло Соррентино, «Молодой папа» и «Новый папа».
Очевидная причина этого всплеска — небывалая медийность конклавов 2005-го и особенно 2013 года. Но сыграло свою роль и то, что происходило с католической церковью в предыдущие полвека. Главным образом, конечно, эволюция публичного имиджа папства как института. На глазах у всего мира понтифики превратились из неприступных идолов (паланкин, опахала, тиара, целование туфли и все остальное) в живых персон, показывающих себя пастве с доверительностью и человечностью. Естественно, тем интереснее, как именно тут случается переход: как на такого человека взваливают ношу «Петрова служения» его собратья, тоже люди из плоти и крови.
Секретные непристойности
31 октября 1501 года Чезаре Борджиа устроил в своих ватиканских покоях званый ужин, на который были приглашены и его отец, папа Александр VI, и его сестра Лукреция, и высшие придворные, и римская знать — но также и полсотни куртизанок. Девицы плясали, показывая стриптиз, потом по полу рассыпали каштаны, и голые куртизанки их собирали, ползая по коврам и намеренно принимая зазывные позы в свете свечей — пока дело не кончилось оргией. Папа и его детки радостно аплодировали. А потом еще раздавали особенно доблестным участникам ценные призы. Для пущего впечатления надо, наверно, уточнить, что вечер 31 октября — канун Дня Всех Святых.
Это мы знаем со слов современника, папского церемониймейстера Иоганна Бурхарда. Правда, к этому свидетельству нынче относятся с осторожностью, полагая на основании косвенных данных, что Бурхард мог и приврать. Но репутация Александра VI такова, что поверить как минимум в присутствие жриц любви на папском пиршестве (хотя бы без последующих эксцессов, ладно) — плевое дело. Уж по крайней мере своих глубоко незаконных детей он не только не скрывал, но с гордостью демонстрировал всему крещеному миру.
Впрочем, было немало пап, которые (если судить по достоверным известиям) такой откровенностью не отличались — и все равно заслужили репутацию гнусных развратников. Тут только надо иметь в виду, что описания их аморальности, как правило, тенденциозны. Ну, скажем, был в X веке мрачный период папства, который впоследствии обозвали «порнократией»: время, когда престолом св. Петра распоряжались распутные аристократки; папа Иоанн XII, вместе с которым эта пора кончилась, превратил-де Латеранский дворец в публичный дом, насиловал паломниц прямо над гробницей апостола Петра — и так далее. Это сведения, которые были как минимум очень удобны для императора Оттона I, который Иоанна XII сместил, поэтому в надежности их есть все поводы усомниться. Но в своей вопиющей скандальности они уж так эффектны, что многие века их повторяли очень и очень охотно.
К тому же их не менее охотно стали использовать в видах идеологической борьбы. Сначала протестантская публицистика XVI века подняла средневековые ужасы вроде порнократии и прибавила к ним сальные рассказы уже о ренессансных папах (этот жил с племянницей, этот содержал бордели, этот умер в объятиях мальчика-наложника). Потом все над теми же историями зубоскалили вольнодумцы Просвещения. Потом, уже в XIX веке, их повторяли как авторы-антиклерикалы, так и протестантские ученые. И с тех пор эти разоблачения по-прежнему так и кочуют по популярной литературе.
Острота их чуть притупилась, что ли, вследствие того, что последние лет триста среди римских пап даже отъявленный недоброжелатель никаких примеров плотской разнузданности не найдет. Приписывал, правда, де Сад в «Жюльетте» совсем уж космические, невообразимые гнусности несчастному Пию VI — ну так то фантазия. Радости папы Борджиа привычно продолжают изображать в книгах и на экране, что же до современных пап, то критерием их аморальности по-прежнему становятся в массовом сознании половые преступления — только уже не их собственные, а чужие. Плохой папа — это не развратник, а тот, кто прячет случаи сексуального насилия и растления малолетних, чтобы не было скандала.
Секретный гендер
В благочестивейшей Византии епископами и даже патриархами могли становиться не только цисгендерные мужчины, но и евнухи. На латинском Западе это вызывало такой гадливый суеверный ужас, что возник даже слух о том, что греки, дескать, сделали патриархом женщину. По иронии судьбы слух этот до нас дошел в совершенно превратном виде — как легенда о женщине, которая стала римским папой, о папессе Иоанне.
Несколько средневековых рукописей рассказывают эту историю довольно подробно. Жила, мол, то ли в IX, то ли в XI столетии женщина по имени Иоанна, уроженка Майнца; вместе с любовником она, переодевшись мужчиной, отправилась в Афины учиться премудрости и так преуспела, что впоследствии сделала (в мужском обличье) карьеру в Риме. После смерти очередного папы Иоанну избрали в его преемники. И никто бы, мол, ничего не заподозрил, если б «папесса» не забеременела: в конце концов она родила прямо во время праздничной процессии, после чего то ли умерла, то ли была растерзана возмущенной толпой.
Но ни одна из этих рукописей не старше XIII века; предполагаемый понтификат Иоанны — два года и семь месяцев — никак не вписывается в последовательность исторических пап что IX, что XI столетия, которая хорошо документирована. Тогда логично предположить, что в XIII веке легенда и была сфабрикована, но вот зачем — загадка. Может быть, ее сотворили как антипапскую сатиру в среде францисканцев или доминиканцев, новых орденов, у которых до поры до времени отношения с Римом бывали скверными.
Зато в существование папессы все поверили. Появилась даже байка о том, что с тех пор новоизбранного папу, посадив на специальный стул, проверяли на наличие мужских половых органов — ее (как и саму историю Иоанны) вы до сих пор можете услышать от иных гидов в Риме.
С особенным нажимом, в тоне насмешки и упрека, легенду о папессе повторяли те, кто с папством был не в ладах. Петрарка, бичевавший моральную деградацию папского двора. Ян Гус, отрицавший вселенские прерогативы римского первосвященника. Ну и, само собой, протестанты, щедро пользовавшиеся мифом об Иоанне как орудием полемики — и тем самым придавшие ему по-настоящему массовую, всенародную известность. У братьев Гримм есть сказка о волшебной камбале, рыбаке и его сварливой жене, которая хочет стать сначала королевой, а потом папой. В черновой редакции пушкинской «Сказки о рыбаке и рыбке» старуха тоже мечтает быть «римскою папой» — но Пушкин, кроме того, обдумывал и целую пьесу о папессе Иоанне. А в 1866 году вышел фривольный квазиисторический роман грека Эммануила Роидиса «Папесса Иоанна», наделавший шуму во всей Европе и возмутивший что католиков, что православных.
Но вот что занятно. Историю папессы разоблачили как домысел, казалось бы, очень давно, однако в последние десятилетия ее то и дело вспоминают всерьез. Вышло несколько книг, более публицистических, чем научных, где легенда преподносилась как правдоподобная. Только уже не в виде грязного, постыдного, нелепого ватиканского секрета, а как вполне себе важный и благородный сюжет: в вымышленной папессе ищут прецедент сторонники и сторонницы женского священства. А потому и в масскультуре появляются сочувственные высказывания именно с точки зрения этой повестки — например, фильм Зенке Вортмана «Иоанна — женщина на папском престоле» (2009). И даже в нынешнем «Конклаве» (как и в исходной книге Роберта Харриса) есть момент, который невольно приводит на память все ту же легенду.
Секретные махинации
Далеко не все в популярном околоватиканском легендариуме — изобретения средневекового времени. Есть топосы и более новые: например, представление о том, что Ватикан тайно и скрытно руководит мировой политикой. И пользуется при этом собственными «спецслужбами». Самую знаменитую карьеру в этом смысле сделали, конечно, иезуиты. На их счет «черная легенда» начала складываться еще в первый век существования ордена, процвела в просвещенном XVIII веке, ну а в XIX столетии, в золотую пору конспирологии, превратились в образцовое пугало — наряду с масонами и сионскими мудрецами. Самая знаменитая тому иллюстрация — «Агасфер» Эжена Сю (1844–1845), где иезуиты изобретательно преследуют по всему миру наследников старинного семейства ради того, чтобы завладеть многомиллионным состоянием.
Но, во-первых, довольно часто в таких случаях иезуиты оказывались не орудием Ватикана, а совершенно самостоятельной злой силой, которой и сам папа побаивается. Во-вторых, в XIX же веке интенсивная демонизация иезуитов и стала сходить на нет. Так что, когда Дэну Брауну для «Кода да Винчи» (2003) понадобился воинственный фанатик, охраняющий тайны Ватикана, писатель сделал его не иезуитом, а членом общества «Opus Dei». В-третьих, очень характерно, что эти представления об агентах Ватикана как мировой закулисе стали так популярны именно в XIX столетии, в тот век, когда папство лишилось светской власти и огромной части своего престижа.
В каком-нибудь XVI представление о том, что папа вмешивается в большую международную политику и даже пытается в ней верховодить, было нормальной частью общественного ландшафта: собственно, именно это папы и делали, причем совершенно открыто и с полным сознанием правомерности. А, скажем, в 1890-е понтифики давно уже не правили Римом и папской областью, их анафемы и интердикты уже никак не могли решать судьбу целых государств, как в незапамятные времена. Как ни странно, именно эта уязвимость и слабость только подхлестнула появление все новых конспирологических теорий. Мол, наверняка ведь все так же ворочают миллиардами, интригуют и смещают правительства — просто ушли в тень и занимаются этими злокозненными делами тайно.
Но, с другой стороны, возникла в этих условиях и конспирология совершенно нового извода. Это не Ватикан — мировая закулиса, а, наоборот, другая, конкурирующая закулиса поработила Ватикан и превратила папу в свою кощунственную марионетку.
Здесь, естественно, вспоминаются «Подземелья Ватикана» Андре Жида (1914), где тема обыграна в пародийно-плутовском томе. Один из главных сюжетов романа — похождения авантюристов, которые облапошивают доверчивых католиков, рассказывая им сенсационную вещь: оказывается, масоны похитили истинного папу и держат его в подземелье, а вместо него показывают всем двойника; нужно, мол, раскошелиться ради освобождения понтифика.
Но и за пределами художественной литературы идея о порабощенности Ватикана некими внешними злыми силами (масонами, жидокоммунистами, изуверами-сатанистами, рептилоидами и проч.) прекрасно себя чувствует. На ней, в частности, строится идентичность «седевакантистов», традиционалистских околокатолических сект, которые убеждены, что римские папы после революционного Второго Ватиканского собора — ложные, подменные. Ее же, по сути, использовала на свой лад и советская антикатолическая пропаганда, любившая показывать папство не объектом, а субъектом, орудием сил мирового империализма.
Секретные сокровища
Очень часто вера в ватиканские тайны оборачивается слухами и вымыслами о неких совершенно конкретных предметах, очень важных для всего человечества, которые-де хранятся где-то в Ватикане под замком. Например, книги или документы. Папский архив официально именовался Секретным — наверняка же неспроста, наверняка же там, в потайных библиотеках, скрывается нечто потрясающее, обнародование чего может изменить историю человечества (или во всяком случае историю церкви). Гипотез, естественно, множество. Есть по-своему милое предположение, что папы хранят у себя исчезнувшие библиотеки древности — включая Александрийскую. Есть, само собой, те, кто уверен в наличии на ватиканских стеллажах какой-то страшной правды о Христе в виде подлинных, неисправленных Евангелий. Ну, или откровений о том, что будет с родом людским в будущем. Есть подозревающие, что ватиканские библиотекари оберегают, может, и не такого вселенского значения тайны, но документы чрезвычайно важные, только неудобные для католической церкви — вроде манифестов тайного общества иллюминатов, которые в «Ангелах и демонах» Дэна Брауна разыскивает в Ватикане профессор Лэнгдон.
И тут хоть в лепешку разбейся: ватиканский архив неплохо изучен, ученых со всего мира пускают туда свободно, не требуя от них никаких подписок о неразглашении, в наполеоновские времена его перетряхнули и даже вывезли в Париж, не найдя ничего потрясающего. Но это все низкие истины, фантазировать, конечно, гораздо более интересно.
Бывают фантазии в духе Индианы Джонса о неких могущественных древних артефактах, которые римская курия у себя прячет. Ковчег завета или останки инопланетян, например. Самое смешное, что вот в этой области все не ограничивается бульварными романами и интернет-фриками. Есть среди прочего поверье о том, что в Ватикане сберегаются семисвечник и другая священная утварь, в свое время вывезенная Титом из Иерусалимского храма — якобы даже в ХХ веке были одиночки, которые в каких-то темных хранилищах эти сокровища видели собственными глазами. Так вот, религиозные и даже государственные деятели Израиля несколько раз обращались к Святому престолу с совершенно официальными запросами: верните нам нашу менору. Ватиканские власти, естественно, только руками разводили, но в начале нынешнего века, чтобы поставить точку в этой эпопее, пригласили в Рим группу израильских археологов и позволили им самолично произвести розыски. Естественно, ничего не нашлось. Естественно, никакой точки это обстоятельство не поставило, наверняка будут и другие запросы впредь.
Чаще всего допущения такого рода (будь то в художественной литературе или в сетевой болтовне) выдвигаются с оттенком обиды и осуждения — вот же, дескать, злыдни, собаки на сене, ото всех прячут и делают вид, будто у них ничего такого нет. И все же иногда в этих допущениях прочитывается нечто отрадное, какая-то poetic justice. Мы не досчитываемся огромного количества античных литературных памятников, о которых знаем точно, что они были,— но так приятно грезить о том, что они на самом деле уцелели, хотя бы и под замком. До нас не дошло множество великих произведений старых мастеров — то же самое: как-то утешительно воображать, что в действительности они не сгорели, а хранятся в секретных ватиканских закромах (сюжет, встречающийся в арт-детективах — у Йена Пирса, например). Наверное, это объяснимо как психологический феномен, как оборотная сторона того негодования, которое католическая церковь вызывает как оплот консерватизма. В конце концов, conservare — это не «консервировать», не «тащить и не пущать», а «оберегать». Но еще и как отзвук многовековой власти Рима над умами и душами (уж как к ней ни относись): оставим в стороне Иерусалим, но в Европе точно нет другого места, где так охотно ищут и тайн, и сенсаций, и просто возможных ответов на проклятые вопросы.