«Изображая воздух» в Музее русского импрессионизма
В московском Музее русского импрессионизма открылась выставка «Изображая воздух. Русский импрессионизм». Судя по наплыву публики, она сможет претендовать на позицию одного из главных хитов сезона. Правомерность этого оценивает Алексей Мокроусов.
Ради этой выставки музей пошел на невиданное дело — он полностью очистил зал второго этажа от постоянной экспозиции, так что все здание на бывшей фабрике «Большевик» отдано одному проекту. Помимо трех этажей это еще и атриум, где разместилась инсталляция Ирины Кориной, не просто современного автора, но и праправнучки художника Алексея Корина, работы которого также представлены на выставке.
Всего здесь почти 70 авторов, более 150 работ и 76 собраний-участников, от коллекционеров до музеев, больших и малых (среди последних — музеи Новосибирска, Мурома, Обнинска и Плёса). Живописцы здесь как первого ряда, так и идущие следом — неизбежные Константин Коровин, Василий Поленов и Илья Репин, классики Игорь Грабарь, Петр Кончаловский и Роберт Фальк, забытые Серафима Блонская, Иван Грабовский и Александр Моравов. Иные из авторов, как Николай Мещерин, Михаил Шемякин или Сергей Виноградов, уже удостоились персональной выставки в стенах музея, другие подобной чести наверняка дождутся.
Портреты и пейзажи, виды усадеб, сельские сценки и городские — идеальный набор иллюстраций для ностальгического «Россия, которую мы потеряли». Общая картина получилась если не яркая, то пестрая, если не праздничная, то радостная. Многое она проясняет и в эволюции отдельных авторов, как Михаил Ларионов, довольно далеко ушедший от краткого увлечения заграничными эффектами,— хотя его полотна 1908 года с волами и верблюдами из собрания Третьяковской галереи украшают не только последний этаж выставки, но и проект в целом.
Импрессионизм пришел в Россию поздно и как-то незаметно, ни манифестов, ни объединения; приезжавшие в Париж на учебу в конце XIX века старались его не замечать, «Мир искусства» так и не посвятил ему отдельный номер — банально не успел: фотоснимки коллекции Щукина редакция уже заказала.
И даже Константин Коровин, с именем которого обычно связывают начало русского импрессионизма, открещивался от попыток записать его в адепты: «У меня нет направления, я далек от кубизма, импрессионизма, вообще всякого «изма». Я певец природы, суть моих картин выявление Красоты и Радости жизни».
Русские импрессионисты были далеки и от другого. Их старшие французские товарищи занимались поисками нового языка — и активно ломали старую социальную систему, будь то художественные институты, вкусы публики или засилье и одиозность определявшей моду критики. Спор о новом в искусстве шел по границе метафизики и традиционных ценностей; угрозы в адрес импрессионистов граничили с обвинениями в предательстве: «Как француз, я люблю ясность, точность и прямоту»,— писал историк искусства Анри Авар, подразумевавший, что все иное — космополитизм. Да и сама по себе новая жизнь среднего класса — обращение к ней тоже было революционным, введением нового стандарта, расширением сюжетного каталога, сопровождавшимся улюлюканьем и насмешками околохудожественных масс.
Как в мире отмечали 150-летие импрессионизма
Этой энергии сопротивления в русском импрессионизме не видно совершенно. В большинстве своем художники использовали готовые находки, дальнейший их путь, как у Ларионова, обычно не был связан с импрессионизмом, к нему если и возвращались, как Малевич, то в историко-педагогических целях. Тон же в русском импрессионизме вековой с лишним давности задавал «массмаркет», качественный, любопытный и сегодня, но далекий от поиска. Упор на «мироощущение», а не формальные признаки, допускает расширительное толкование с включением даже Зинаиды Серебряковой; в залах музея царит салонный дух, с которым не в силах справиться и удачный дизайн от архитектурного бюро ЧАРТ и архитекторов Сергея Чобана, Александры Шейнер и Дарьи Орловой.
Вторичность, конечно, не порок, но все-таки если из французского импрессионизма вырос весь европейский авангард, от пуантилизма и фовизма до кубизма и экспрессионизма, то из русского — разве что соцреализм. В 1945-м Абрам Эфрос даже писал о «русском советском импрессионизме» в лице Кукрыниксов, Александра и Сергея Герасимовых.
Одни русские импрессионисты мимикрировали, растворившись в новые времена в организационно-научной работе, как Грабарь, став удачным официозом, как Кончаловский, уйдя в вынужденное подполье, как Фальк. Другие отправились по месту прописки оригинала — Коровин, Ларионов и Серебрякова кончили свои дни в Париже, Николай Тархов в Орсе. Третьи и вовсе оказались в Америке: Фешин умер в Калифорнии. Арнольд Лаховский — его персональной выставкой открывался в свое время Музей русского импрессионизма — и вовсе в Нью-Йорке. Сегодня же дело импрессионизма вновь живет и побеждает: то, к чему искусствоведы относятся скорее как к «смазанному» этапу в русской живописи, упрямо превращается в громкий выставочный и рыночный бренд.