на фестивале «Площадь искусств»
В Большом зале Петербургской филармонии открылся международный музыкальный фестиваль «Площадь искусств», посвященный памяти ушедшего из жизни Юрия Темирканова, месяц с небольшим не дожившего до своего 85-летия. Под управлением нынешнего главного дирижера филармонии Николая Алексеева прозвучал Виолончельный концерт Шумана и 13-я симфония Шостаковича. Рассказывает Георгий Ковалевский.
Родившийся на рубеже тысячелетий фестиваль «Площадь искусств» был задуман Юрием Темиркановым как творческое объединение расположенных по соседству с филармонией Михайловского театра, Театра музыкальной комедии и Русского музея. На каждой из площадок проходили концерты с участием мировых звезд, театральные премьеры или специальные выставки. Длящийся около двух недель фестиваль обычно начинался в день рождения художественного руководителя, 10 декабря, и завершался в канун или сразу после Рождества по западному календарю.
Незабываемыми концертами фестиваля стали юбилейные вечера-приношения Юрию Темирканову, прошедшие соответственно в 2008, 2013 и 2018 годах. За пульт заслуженного коллектива России в отдельных номерах выходил Марис Янсонс, творивший настоящие чудеса с оркестром, под его управлением становившимся необыкновенно гибким и пластичным. По воле судьбы чествования худрука без Янсонса не случилось, а состоявшийся 12 января 2020 года посвященный его памяти концерт с Четвертой симфонией Брамса и «Песнями об умерших детях» стал последним выступлением Юрия Темирканова.
Программа нынешней, XXIII «Площади искусств» версталась еще при жизни маэстро. Заявленная на открытие Тринадцатая Шостаковича регулярно исполнялась Темиркановым в Петербурге и на гастролях начиная с 1969 года. Сохранился даже экземпляр партитуры, подписанный в характерной для композитора лаконичной манере: «Дорогому Юрию Хатуевичу Темирканову с самыми лучшими пожеланиями от горячо благодарного Д. Шостаковича. 8.II.1972 Москва».
Прозвучавшая впервые в декабре 1962 года под управлением Кирилла Кондрашина Тринадцатая симфония с текстами Евгения Евтушенко вызвала в свое время мощный резонанс, подняв находившиеся в СССР под негласным запретом темы антисемитизма, социального неравенства и общественного сопротивления насилию властной вертикали. Запретить тогда обладавшего колоссальным авторитетом Шостаковича уже не могли, а чинимые властями препятствия лишь подогрели общественный интерес. Положенные на музыку стихи Евтушенко тогда звучали чрезвычайно остро и полемично. Благодаря своему уникальному артистическому дару Темирканов превращал эту симфонию в театрально-рельефную разноплановую картину, в которой оживали трагические образы прошлого и настоящего. На нынешнем концерте Николай Алексеев решил сделать ставку на академизм, представив Тринадцатую как монументальный музейный экспонат наподобие античных изваяний.
Портиком к симфонии стал Виолончельный концерт Роберта Шумана, переоркестрованный Шостаковичем после окончания Тринадцатой и блестяще сыгранный Мстиславом Ростроповичем в октябре 1963 года. Солировавший в первом отделении концерта Александр Рамм играл легко и свободно, гибко выстраивая певучие фразы, передающие полет мятущейся души романтика. Оркестр же был, напротив, строг и сух, чеканя под мерными взмахами Николая Алексеева положенные аккорды. Хорошо был найден баланс, оркестр не заглушал виолончелиста даже в самых громких моментах, а их диалог между собой был подобен отношениям ранимого художника и не желающего мириться с яркой индивидуальностью общества. Тембровые краски оказались словно высушены, а полукруглые изгибы будто спрямлены, пестрый романтический мир поблек перед ужасами XX века, столь пронзительно переданными Шостаковичем в своей партитуре.
Замах интерпретации Николая Алексеева был усилен участием приглашенной из Большого театра басовой группы хора (хормейстер — Валерий Борисов) и солиста Алексея Тихомирова из «Геликон-оперы», который, подобно корифею в античной трагедии, вел суровое повествование об ужасах расправы над евреями (был взят первый вариант текста «Бабьего Яра», измененный позже под влиянием цензуры), неистребимом юморе, мрачных советских условиях и достоинстве личности, не пожелавшей поступиться принципами и стать жертвой обстоятельств. И у солиста, и у хора отчетливо были слышны слова, хотя их содержание требует сегодня отдельных комментариев для молодого поколения, незнакомого с реалиями того времени.
Забравшая с собой в вечность не самые лучшие тексты Евтушенко гениальная музыка Шостаковича при всей своей плакатности предполагает разные трактовки. Дирижировавший осенью этого года Тринадцатой симфонией в Петербурге и в Москве Теодор Курентзис представил на суд публики скорее захватывающий комикс, в котором была тщательно вырисована и раскрашена каждая деталь. Николай Алексеев пошел другим путем и, вместо того чтобы показывать яркие картинки, выстроил высокую бетонную стену, с которой взирали мрачные хтонические маски. Оркестр обрушивал сокрушающий шквал в мощных кульминациях (ухающий мотивчик «Сени, мои сени» в первой части, переходящий в инфернальный разгул), мертвенно застывал (утробное звучание солирующей тубы в третьей части «Страхи»), напускал иллюзорный дурман (переход к финальной части «Карьера»). Шостакович получился у Николая Алексеева острым, неуютным, в отдельных моментах грубым и царапающим слух. Лишь на последних нотах, в переборах челесты и обволакивающих ее струнных, промелькнула надежда, что «все пройдет, пройдет и это».