В Московском Кремле рассказывают о смерти и посмертном культе Петра I
В Музеях Московского Кремля проходит выставка «Последний триумф Петра Великого. Впереди вечность». Она посвящена 300-летию со дня смерти первого императора и рассказывает, соответственно, прежде всего о церемонии его похорон — столь же революционной, столь же колоссальной, столь же невиданной, как и прижизненные деяния царя. Жизнеутверждающее звучание темы оценили Ксения Воротынцева и Василий Лепских.
Экспозиция аккуратно разделена на две части. В выставочных залах Патриаршего дворца царит «траурная» тема: в фокусе внимания здесь — пышная церемония прощания с Петром Великим, растянувшегося на многие недели (император умер 28 января / 8 февраля, отпевание прошло только 10/21 марта). Антураж соответствующий — приглушенный свет, тихая печальная музыка, но показанные предметы провоцируют интерес самый живой и даже, пожалуй, бесцеремонный.
Похороны всевозможных правителей XVI–XVIII веков — на самом деле благодарнейший сюжет. Историки, социальные и культурные антропологи, искусствоведы и даже музыковеды его давно осваивают: материала очень много, и он очень разнообразен. Все дело в том, что эти скорбные происшествия трактовались не только как события протокольные, но и как грандиозные театрализованные «ивенты», рассчитанные на массовую аудиторию. В них чего только не преломлялось: политическая идеология, государственный церемониал, богослужебное великолепие, христианские упования, воинские ритуалы, отсылки к языческой античности и к общераспространенному тогда языку эмблем и аллегорий.
Все это было прежде всего невероятно зрелищно, пускай сейчас, пожалуй, «зрелищность» — не совсем то слово, которое ассоциируется с похоронами в первую очередь.
Кремлевская выставка старается, насколько возможно, об этой зрелищности напомнить. Отправная точка в первой части экспозиции — пугающе реалистичный последний портрет императора, изображенного уже на смертном одре. Художник Иван Никитин писал его быстро, в первые часы после кончины государя — поверх уже начатого было женского изображения (видимо, даже новый холст искать было некогда). Но дальше вместо скорбного реализма начинается барочный апофеоз.
Великолепная «Печальная зала», где был выставлен гроб, украшенная аллегориями, черепами, божествами, драпировками, девизами, хвалебными надписями, сущий «театр смерти»: все это сохранилось в гравюрах и рисунках. Ослепительная, несмотря на траурность, погребальная процессия — огромный 10-метровый свиток изображает кортеж, разделенный на 166 многолюдных групп.
Кого только в этой череде нет, помимо сонмов высших должностных лиц в черных мантиях-епанчах — и символический «латник», воплощение государственной мощи (подобающие рыцарские доспехи на выставке есть), и бесконечная вереница гербов разнообразных земель империи (выставлены гербовые щиты, участвовавшие, возможно, в этом самом шествии), и государственные регалии (тоже в витринах). Наконец, заупокойное богослужение во временном деревянном храме, выстроенном внутри строившегося Петропавловского собора,— пространство несколько скромное, но зато надгробная речь архиепископа Феофана Прокоповича превосходит оперным великолепием своей риторики все, что в таких случаях могла сказать допетровская Русь.
И это новаторство все время приходится держать в голове. Так монархов в России прежде не хоронили никогда. «Печальной комиссии» под руководством Якова Брюса пришлось в считаные дни разработать стандарт совершенно новой для отечественных условий церемонии. С обильными заимствованиями из западноевропейской обрядности естественно, но все равно приходилось импровизировать — хотя бы потому, что церковная сторона траурного ритуала в России выглядела совершенно иначе.
И все-таки Брюс с коллегами преуспели. Не только прощание с Петром действительно выглядело триумфально, но и разработанный тогда протокол затем использовался в Российской империи многие и многие годы. Это успех вполне исторического масштаба. Многие другие траурные обычаи тогдашней Европы, как напоминает выставка, в петровские времена тоже пытались утвердиться на отечественной почве, но без успеха. Хотя в музейных витринах «поминальные ложки» и «траурные кольца» выглядят куда как эффектно.
Вторая часть выставки — в выставочной зале Успенской звонницы — сделана в более светлых тонах и посвящена, во-первых, жизни монарха. Точнее, тому, как складывался его образ — в основном образ костюмный. В российских музеях сохранилась впечатляющая коллекция его нарядов: во многом потому, что он сам начал их собирать — первым из русских монархов. За минувшие столетия его гардероб не раз менял место прописки, и сегодня он рассредоточен по нескольким музеям.
Предметы из трех наиболее важных «источников» — Государственного Эрмитажа (там петровских вещей несопоставимо больше), Музеев Московского Кремля и Исторического музея — собраны на нынешней выставке. Это и «польские» кафтаны, еще близкие традиционному русскому костюму, и парадные кафтаны и камзолы, уже вдохновленные модой французского двора: в своем роде хроника царствования и хроника реформ, изложенная языком моды и костюма.
Здесь же показывают гравюру, изображающую «восковую персону»: знаменитую фигуру императора, созданную Бартоломео Растрелли из воска и дерева после смерти Петра I. Руки и ноги у нее двигались на шарнирах, а парик, усы и брови были сделаны из волос государя. Пережившая страшный пожар в Кунсткамере в 1747 году, восковая фигура сегодня хранится в Эрмитаже. Но если ее, по преданию, создавали с согласия императора, то чугунная доска с отпечатком руки Петра I, сделанная якобы при посещении чугунно-литейного завода в Липецке, скорее всего, откровенный фейк. Никаких сведений о ее «прижизненном» существовании не сохранилось. Зато известно, что в XIX веке подобные вещицы штамповались весьма охотно, и это очень показательно. Есть история споров о Петре и его реформах — но есть и история жадного собирательства петровских раритетов: даже после своей смерти монарх продолжает озадачивать, провоцировать, возмущать и изумлять.