Как «Политика» Аристотеля стала единственной реализованной утопией
Включение книги «Политика» Аристотеля в круг утопической традиции — действие еще более сомнительное, чем включение в него Платона. Эта книга начинается с рассмотрения проектов устройства государства у Геродота и Платона, а также Фалея Халкидонского, и всех троих Аристотель резко критикует за то, что «можно придумывать разное, но при этом не следует предлагать ничего заведомо неисполнимого». Однако последствия «Политики» для дальнейшего развития утопической мысли оказались настолько существенными, что пройти в истории утопии мимо Аристотеля оказывается трудно.
Этот текст — часть проекта «Оправдание утопии», в котором Григорий Ревзин рассказывает о том, какие утопические поселения придумывали люди на протяжении истории и что из этого получалось.
Аристотель формулирует свой идеал полиса. «Идеал Аристотеля — небольшая аристократическая «община равных», все члены которой участвуют в государственном управлении, посвящая (как в силу природной склонности, так и благодаря мудрой предусмотрительности законодателя) всю свою жизнь развитию собственной добродетели» (Владимир Гуторов, «Античная социальная утопия»). К этому следует добавить, что к числу граждан идеального государства Аристотель предлагал относить только воинов и философов (политиков) — земледельцы, торговцы и ремесленники гражданских прав лишены, не участвуют в управлении и государственных должностей не занимают. Различия между воинами и политиками возрастное: молодые воюют, пожилые размышляют. Сходство этого идеала с Платоном очевидно (хотя у него низшие сословия все же граждане, но политических прав тоже лишены), и, соответственно, к этой конструкции упрек в предложении заведомо неисполнимого применим так же, как применим к Платону. Аристотель вполне это понимал и потому предложил «второе относительно лучшее государство», устроенное несколько иначе. Это так называемая теория среднего государства, выводимая им из типологии государств в целом.
Он выделял три формы власти — власть одного, власть избранных и власть всех, и считал, что каждая может быть благой и дурной. Власть одного может быть монархией (хорошая) и плохой (тирания), власть избранных — аристократией и олигархией, и власть всех — политией и демократией. В такой форме, где демократия оказывается дурной властью, это разделение не прижилось, последняя оппозиция была заменена на демократию (хорошая власть всех) и охлократию (власть толпы), которую Аристотель считал итогом вырождения демократии. Различие плохого и хорошего у него определяется внутренней интенцией правителей. Если они пекутся об общем благе, это хорошие формы, а если тиран озабочен лишь собственной властью, аристократы лишь собственным обогащением, а толпа лишь тем, как разделить имущество богатых, то это дурные формы. Добро достигается воспитанием, а без него хорошие формы имеют тенденцию скатываться в дурные. Этому могут противостоять законы, а также взаимное сдерживание разных форм власти. Смешанное государство, по Аристотелю, это то, которое соединяет в себе олигархию и демократию и отчасти компенсирует их недостатки.
Но описание идеального полиса — совсем не главное содержание «Политики». Главное — философия государства, и здесь произошел подлинный прорыв. По Платону, любое развитие есть деградация от идеального состояния, это идеальное состояние находится в мире эйдосов (идей), а все его реальные воплощения суть ухудшения эйдоса. Соответственно, можно предположить, что в своем «Государстве» и «Законах» он пытается сформулировать «эйдос» государства. Аристотель же считал, что эйдос вещи находится в ней самой, это природа вещи, ее сущность. Развитие — это восхождение к собственной природе, к эйдосу, зашитому внутрь каждого феномена как его суть (так возникает теория прогресса). То же касается и государства. «Государство принадлежит к тому, что существует по природе , и человек по природе своей есть существо политическое, а тот, кто в силу своей природы, а не вследствие случайных обстоятельств живет вне государства,— либо недоразвитое в нравственном смысле существо, либо сверхчеловек ; такой человек по своей природе только и жаждет войны. Во всех людей природа внесла стремление к государственному общению, и первый, кто организовал это общение, оказал человеку величайшее благо. Человек, нашедший свое завершение,— совершеннейший из живых существ и, наоборот, человек, живущий вне закона и права,— наихудший из всех».
Отсюда — и это принципиально важно — каждая форма государства стремится к благу, хотя и по-разному. Нет изначально плохих государственных форм (например, автократий) и изначально прекрасных (например, демократий), есть относительно лучшие и относительно худшие для каждого народа и каждого времени. Нет истинной формы государства, а в каждой из существующих зашито стремление к добру. Аристотель вместе с учениками осуществил грандиозную работу по исследованию государственной практики — он организовал экспедиционное исследование 158 греческих полисов с целью описать их политическое устройство и историю возникновения законов (в «Политику» вошли лишь ограниченные примеры из этого исследования — Спарта, Афины, Коринф, Крит). Идея «истинного государства» на фоне такого разнообразия практик выглядит довольно проблематичной. При этом возникает очевидная возможность поискать еще какую-нибудь форму относительного блага, которую полезно было бы включить в общую копилку поисков истины,— съездить за ним или вычислить путем мысленного эксперимента.
Отсюда возникает традиция эллинистической утопии, которая характеризуется изменением, так сказать, пафоса — от поисков истины на занимательные мысленные эксперименты и занимательность вообще. Политический трактат превращается в беллетристику. У стоиков — Диогена и Зенона — это не лишенное этических рисков исследование границ личной свободы, требование «общности жен» на основании постулата Пифагора «у друзей все общее», оправданность ограбления храмов (ибо у друзей все общее, а мудрецы — друзья богов), разрешение каннибализма в форме поедания трупов своих родителей, а также собственных отвалившихся частей тела (так ведь никому не делается вреда) и т. д.— тут явный мотив провокации аудитории для демонстрации теоретического принципа. Но чаще речь идет даже не о философских размышлениях, а о путешествиях в диковинные страны с необыкновенными социальными порядками. Таковы остров Пера, расположенный среди моря сомнений у Кратета, рассказ об идеальном обществе скифов у Эфора, о стране гипербореев у Диодора Сицилийского, о гимнософистах Индии у Онесикрита, «Египетская история» Гекатея, «Священная запись» (город Солнца) Эвгемера и остров Солнца Ямбула. Эти произведения сохранились в упоминаниях и фрагментах, что не помешало им вдохновлять в последующие века Европу даже не в смысле конкретных идей, а в смысле жанра. Это травелоги, романы-путешествия, и для европейской традиции, начиная с Томаса Мора, это оказалось каноном утопии в целом. Впрочем, и в плане идей здесь тоже было что позаимствовать. Суть утопии у эллинистических авторов, как правило, основывается на идеях Платона и Аристотеля, однако перенос этих конструкций в атмосферу страны гипербореев, Египта, Индии и других экзотических мест ведет к соединению утопии с восточной мистикой и магическими культами. Опять же для дальнейшего развития утопического жанра этот круг мотивов имеет принципиальное значение.
Вернусь, однако, к главной идее Аристотеля — «смешанному», или среднему, государству. В каких именно формах оно усредняется, он не поясняет. «Политика» создавалась во время начала походов Александра Македонского (после 335 г. до н. э.), но предложение соединить в идеальном государстве не только демократию и олигархию, но еще и монархию (империю) в книге отсутствует (эта мысль возникла во времена римских императоров, например у Цицерона). Как отмечает тот же Владимир Гуторов, «сопоставление этого идеала с положением дел, сложившимся в греческих полисах в конце IV в., не могло не приводить к заключению об его полной оторванности от реальности», на фоне всемирной империи Александра все эти размышления выглядят очень отвлеченными. Иногда так бывает, что человек, ориентированный на сугубо практическое приложение своих идей, оказывается не меньшим утопистом, чем законченный мечтатель. И эта «Утопия» Аристотеля «выстрелила» гораздо позже.
Государство времени Аристотеля было мало похоже на нынешнее. При всем разнообразии форм государственного устройства, там было мало населения (примерно пять тысяч полноправных граждан, что дает примерно 50 тысяч населения) и все граждане (рожденные в полисе и обладающие земельной собственностью мужчины) были знакомы друг с другом (face-to-face democracy). Государственные институты — это народное собрание (экклесия, агора, алия), совет (герусия, ареопаг, сенат), суд граждан (дикастерий, гелиэя) и различные должностные лица, назначаемые народным собранием или советом. Регулярная бюрократия, постоянная армия, силовые органы отсутствовали. Я бы заметил, что в этих условиях смешение олигархии и демократии не представляло собой сложной задачи — вопрос сводился к тому, из кого формируется герусия и как распределены полномочия между герусией и экклесией.
Зато он подробно останавливается на вопросе о гражданах смешанного, «среднего» государства. «В каждом государстве,— пишет он,— есть три составные части: очень состоятельные, крайне неимущие и третьи, стоящие посредине между теми и другими. Так как, по общепринятому мнению, умеренность и середина — наилучшее, то, очевидно, и средний достаток из всех благ всего лучше. При наличии его легче всего повиноваться доводам разума; напротив, трудно следовать этим доводам человеку сверхпрекрасному, сверхсильному, сверхзнатному, сверхбогатому или, наоборот, человеку сверхбедному, сверхслабому, сверхуниженному по своему общественному положению. Люди первого типа становятся по преимуществу наглецами и крупными мерзавцами. Люди второго типа часто делаются злодеями и мелкими мерзавцами. А из преступлений одни совершаются из-за наглости, другие — вследствие подлости. Таким образом, одни не способны властвовать и умеют подчиняться только той власти, которая появляется у господ над рабами; другие же не способны подчиняться никакой власти, а властвовать умеют только так, как властвуют господа над рабами».
Каждому ведомы примеры государства, которое кажется союзом крупных мерзавцев и мелких мерзавцев. Аристотель видел гарантию против этого в «среднем классе», который как раз и является основой «среднего» государства. Не знаю, насколько современные политологи, сетующие на отсутствие в России среднего класса, размывание среднего класса, истончение среднего класса, отдают себе отчет в том, что это, так сказать, страсти по Аристотелю, но меня это в свое время прямо поразило.
Мы скорее воспитаны традицией, требования которой к человеку формулируются Иоанном Богословом как «будь ты холоден или горяч, теплого изблюю». К среднему классу по определению должны принадлежать люди довольно средние, маловыдающиеся, теплые. Аристотель во всем был апологетом «золотой середины» — и тут тоже. Однако нельзя сказать, что он их как-то идеализировал и превозносил. Его интересовало, «как может быть наилучшим образом устроена жизнь для большей части государств и для большинства людей безотносительно к добродетели, превышающей добродетель обыкновенного человека, безотносительно к воспитанию, для которого потребны природные дарования и счастливое стечение обстоятельств, но применительно лишь к той житейской обстановке, которая доступна большинству, и к такому государственному устройству, которое оказывается приемлемым для большей части государств». Его среднее государство — это, так сказать, идеальное государство применительно к средней подлости граждан.
Эта постановка вопроса удивительным образом совпала с тем чудом рынка, которое обнаружил в 1776 году Адам Смит. Напомню, в работе «О природе и причинах богатства народов» его не интересовало, как можно сделать людей лучше. Он исходил из того, что люди эгоистичны, алчны, ленивы, склонны к обману и воровству. Его интересовало, как можно устроить так, чтобы эти люди, сохранив свободу делать то, что им хочется, могли работать на благо других. И он открыл, что рынок — это такая машинка, которая посредством конкуренции и принятия общего для всех закона позволяет это сделать. Если угодно, это была модель идеальной экономики применительно к подлости экономических агентов.
Каждому ведомо, что по сравнению с политиками экономические агенты — это ангелы во плоти. Политикам, помимо всех тех недостатков, которые присущи homo economicus, свойственны также малограмотность, тщеславие, самомнение, сварливость и страсть к насилию. Воспитание, в том числе обучение музыке, на которую очень уповал Аристотель, тут, как выяснилось, практически не помогает. Меньше всего иллюзий здесь было у политических мыслителей эпохи Просвещения, в том числе у отцов-основателей США. При этом все они — в наибольшей степени Бенджамин Франклин и Джордж Вашингтон — изучали «Политику» Аристотеля как едва ли не прямое руководство к действию.
Во времена Аристотеля не существовало представительной демократии, механизм «среднего» государства, как следует смешивать демократию и олигархию, у него вообще не прописан. Но как только мы получаем институт депутатов, все решается само собой. Насколько я понимаю, достаточно удивительный институт выборщиков, который сохраняется в США,— это прямая реминисценция «среднего» государства Аристотеля, так же как и несколько маниакальное стремление отцов-основателей наделить каждого американца земельным наделом для получения «среднего класса». Народ в этом своем среднем состоянии избирает «олигархию» (собственно политиков) — лучших и умнейших в теории, богатых и наглых на практике — олигархия правит, назначая магистратов из своей среды.
Демократия (в ее сегодняшнем понимании Аристотель назвал бы ее политией), как и рынок, не является формой Истины и Блага. Это ответ на вопрос, как люди эгоистичные, алчные, малограмотные, тщеславные, самоуверенные, сварливые и склонные к насилию могут, сохраняя свободу проявлять все эти качества, формировать государство как инструмент достижения общего блага. Есть множество текстов (а в российской традиции особенно), критикующих это изобретение и доказывающих, что единовластный правитель, исполненный высших достоинств, может решать эту задачу гораздо эффективнее. В настоящий момент я не вижу возможности непредвзято обсуждать эту тему. Но я могу сказать, что, на мой взгляд, демократия — это воплощение утопии Аристотеля. На сегодняшний день — самой грандиозной утопии Запада, поскольку она реализована и пока жива.