Как три американских школьника и моряк Пушкин отменили Холодную войну
Холодная война по обе стороны железного занавеса породила особый род кино — которое всегда было не только искусством, но и орудием пропаганды. В США десятилетиями снимали фильмы о звероподобных красных, которые высаживаются на американский берег, чтобы фанатично насаждать коммунизм, в СССР рассказывали о происках заокеанских милитаристов и волчьих нравах в мире капитала. И чем острее было политическое противостояние, тем яростнее были фильмы. Ситуация ненадолго изменилась лишь к концу восьмидесятых, когда даже американские газеты начали говорить про glasnost. Тогда же вышли «Русские», поразительный фильм, в котором американские школьники выглядят совершеннейшими тимуровцами, а русский моряк исполняет роль доброго инопланетянина.
6 ноября 1987 года, когда жители советской стороны Земли уже готовились оторвать листок календаря и пойти на демонстрацию, чтобы отметить 70-летие Великой Октябрьской социалистической революции, на экраны США вышел фильм, на постере которого были изображены подводная лодка со звездой и слоган: «Бывает, злейшие враги могут быть лучшими друзьями». Называлась картина «Russkies» — обидным этнонимом, подходящим скорее для разговора в казарме, чем для времен, когда зарубежная печать прославляла glasnost и perestroika, а советские газеты всерьез беспокоились, сможет ли призыв к «новому мышлению» укорениться в западном сознании. По крайней мере, именно на этот вопрос пытался ответить Евгений Примаков на первой полосе «Советской культуры» от 7 ноября.
Сюжет «Русских» был неказист. По большому счету сценаристы фильма перепевали на мотив Стивена Спилберга старый сатирический фильм Нормана Джуисона «Русские идут! Русские идут!». В 1982 году спилберговский «Инопланетянин», в котором школьники подружились с чужим из далекого космоса, три месяца подряд не покидал кинотеатры и первые строчки бокс-офиса, так что идея пересадить эту схему на страхи очередного витка Холодной войны была оправданной.
В «Русских» Рика Розенталя трое мальчишек — мягкотелый очкарик Адам, сержантский сын Джейсон и маленький рэмбо Дэнни (его роль — одна из первых в фильмографии Хоакина Феникса) — находят в своем мальчишеском убежище на берегу океана русского моряка Мишу Пушкина. Тот высадился в непогоду на резиновой лодке с корабля с грозным именем «Воркабич» (чем-то похоже на название будущего сингла Бритни Спирс «Work Bitch»), ранен, но вооружен и вызывает у школоты предсказуемые подозрения. Чего ждать, если дети растут на фильмах, воспевающих добро с пудовыми кулаками (на стене убежища — плакат «Коммандо» со Шварценеггером), и комиксах, рассказывающих про героев, которые «нарезают комиссара как спелую дыню» (комиксы, к счастью, были придуманы специально для фильма). Чужие здесь не ходят. Или ходят недолго. Однако, вопреки личным предубеждениям, сценариям пропаганды и бдительности Дэнни (Хоакин Феникс блистателен в роли подозрительного тимуровца), Миша Пушкин оказывается не таким уж плохим парнем и 4-го июля — да-да, именно в американский День независимости происходит судьбоносная встреча — не портит праздник добропорядочным гражданам США.
В истории взаимного кинематографического внимания США и СССР (а затем России) были разные периоды. Чтобы подробно описать, что именно менялось на экране в ходе очередного витка Холодной войны — Карибского кризиса, брежневской разрядки, рейгановских «звездных войн»,— нужен объем, стократно превышающий возможности одной журнальной статьи. Вторая половина XX века, почти полностью прошедшая в режиме стабильного противоборства двух систем, сформировала понятный, легко считываемый образ другого, и середина восьмидесятых интересна как время странного слома привычных представлений — и на Западе, и на Востоке. Причем свет забрезжил еще до официального старта перестройки в Москве. Уже в 1985-м американские диверсанты-неудачники обнимались с советскими ракетчиками в «Шпионах как мы» Джона Лэндиса, а актер, похожий на Горбачева, аплодировал Сильвестру Сталлоне, который одолел на экране советского чемпиона в финале «Рокки IV». Что, впрочем, не помешало Рэмбо через несколько лет отстреливать советских военнослужащих в афганских горах: кино не политика, здесь другие производственные сроки. В Советском Союзе тоже сбился ритм. С одной стороны, продолжали ставить что-то справедливо-обличительное — вроде «Мы обвиняем» (судебная драма о сбитом пилоте U-2 Фрэнсисе Пауэрсе, которого позднее обменяли на Рудольфа Абеля). С другой, на телеэкраны выходил «Джек Восьмеркин — американец», который переворачивал с ног на голову сюжет о возвращении на советскую родину.
Но это все были скорее намеки, а отчетливо дружелюбная интонация «Русских» была заметна всем. Критики даже писали, что фильм и его герои едва ли не чересчур милые. Роджер Эберт отмечал, что белозубого и светловолосого Мишу (Уип Хабли) просто нельзя не полюбить (недаром его так опекала взрослая сестра одного из маленьких героев). Наверно, стоит отметить, что в вышедшем за год до «Русских» первом «Топ Гане» Тони Скотта Хабли сыграл пилота, летавшего под позывным Голливуд. Такими кадрами просто так не разбрасываются — детям всегда достается лучшее.
Создатели «Русских» утверждали, что для работы над ролью Уип Хабли совершил путешествие в Советский Союз. Где конкретно он был и с кем познакомился, история умалчивает. Однако кажется, что поездка была не просто пиар-трюком для продвижения фильма: что-то Хабли действительно разглядел в той далекой и непонятной стране. Его шалопай-моряк будто слеплен с молодого Бернеса и неспроста почти без акцента распевает детям «Шаланды, полные кефали». Даже бутылка водки, появляющаяся в этот момент в кадре, не нарушает сиюминутную гармонию интернационального единения и не отменяет шаг, сделанный на встречу другому. В конце концов, каждый раз, изображая чужих на экране, мы прежде всего говорим о самих себе, своих собственных иллюзиях, страхах и надеждах. И нам самим выбирать — какими нас увидят.