Центр «Зотов» дает понюхать историю «Красной Москвы»
В Центре «Зотов» проходит выставка «Красная Москва. Женщина в большом городе». Формально посвященная 1920–1930-м годам и самому известному советскому аромату «Красная Москва», она рассказывает о том, как потребительские настроения пытались прорасти в советском обществе, а парфюмерия — закрепиться в пирамиде потребностей, причем даже в суровые времена. Рассказывает Ксения Воротынцева.
Советская Москва, конечно, не была парфюмерной столицей, вроде французского Граса, где на каждом углу — если не Fragonard, то обязательно Molinard или Galimard. Однако парфюмерное производство у нас имелось, и едва ли не самый известный его продукт — духи «Красная Москва», придуманные то ли еще до революции (и носившие тогда название «Любимые духи императрицы»), то ли все-таки ровно 100 лет назад — на этот счет есть разные мнения. Их пудровый «бабушкин» запах и сейчас, подобно прустовской мадленке, может вызывать у зрителей интенсивный всплеск воспоминаний. Правда, это касается аудитории постарше: с миллениалами и зумерами ситуация сложнее.
Тонкие связи между запахами и порождаемыми ими ассоциациями — зрительными, слуховыми и прочими — тема занимательная, хотя и не новая. Перекличка между сенсорными системами давно описана как феномен синестезии: когда люди слышат звуки в определенных цветах или визуализируют запах сирени. Насколько это все научно и доказательно — пусть спорят ученые, но как факт подобные случаи хорошо известны, и для выставочной концепции отослаться именно к ним — теоретически идея перспективная. На выставке в Центре «Зотов» к визуальным и тактильным впечатлениям добавили еще ольфакторные: ароматы «Красной Москвы», других советских парфюмов, душистого земляничного мыла, любимого советским средним классом. А еще запах сдобы, керосина, шоколада, махорки: всего того, что составляло ольфакторный образ молодой столицы в 1920–1930-е.
Местами это неизбежно превращается в увеселение зрителей. Взять, например, парфюмерный орган: из более чем 60 ингредиентов «Красной Москвы» выбрали семь нот, от ириса до альдегида С-12, вносящего оттенок крахмальности, как у выглаженного белья. Можно отрегулировать интенсивность каждой из них и получить свою композицию — правда, унести ее с собой не получится: лишь вдохнуть мимолетный аромат. Другая диковина, уже не ольфакторная,— дисковый телефон: в трубке звучит рассказ об Августе Мишеле — французско-русском парфюмере, придумавшем, по легенде, «Красную Москву», а в 1930-е, скорее всего, сгинувшем в лагерях.
И все же у выставки есть еще один пласт, посвященный тому, как менялось потребительское сознание советских граждан, точнее, гражданок под гнетом исторических обстоятельств. После революции было не до парфюмерии, но стоило ужасам чуть отступить, и людям захотелось чего-то красивого, вкусного, а еще привычного, напоминавшего о прошлой жизни. Здесь, на стыке двух эпох — уходящей и наступающей — случались разные истории. Нэпманов, «барыживших» парфюмерией, в том числе поддельной, клеймили в печати и отдавали под суд. «Бывшие» люди мечтали хоть на секунду оказаться в «зоне комфорта», откуда их грубо вытеснила советская эпоха: спасительной соломинкой выступал любимый аромат. А молодые идейные граждане считали, что чистота — альтернатива парфюмерии и прочим буржуазным штучкам, которые не нужны женщинам с «высоким уровнем культуры». Постановления работниц фабрик, вынесенные на собрании,— «не пудриться и не мазаться» — не анекдот, а исторический факт. Впрочем, уже в 1930-е, после «великого перелома», настроения явно изменились: использование парфюма стало частью хороших манер, а гражданки начали все больше времени уделять собственной внешности. Хотя условия были все же далекими от товарного изобилия, о чем напоминает история создания Торгсина, где драгоценности, оставшиеся от лучших времен, выменивали на сахар и крупу.
Эти внезапные переходы от «Красной Москвы» к более широкому контексту — истории парфюмерии в СССР — самое слабое место выставки. Зритель путается, да к тому же интересных социальных, антропологических и культурных тем в сюжете о советских парфюмерных привычках явно больше, чем позволяет показать формально монографическая экспозиция. Но порой две линии повествования сходятся. Вот, например, военные годы. Производство парфюмерии неизбежно отошло на второй план, и все же люди не забыли «Красную Москву»: внезапно оказывается, что для многих именно она-то и превратилась в символ счастливой жизни, уничтоженной катастрофическими событиями. «Я так люблю духи! Я надушусь, и мне кажется, что я сыта, что я только вернулась из театра, с концерта или из кафе. В особенности это относится к духам «Красная Москва»»,— говорится в одном блокадном дневнике. Но стоило миновать самым тяжелым дням, и уже в 1943-м «Красная Москва» вернулась на прилавки, и за ней выстроились очереди — хотя производство флаконов еще не наладили, а потому, как подсолнечное масло, разливали в принесенную тару.
Зато обо всем послевоенном времени, точнее, об отрезке от 1950-х до 1980-х, выставка рассказывает пунктирно. Констатируя лишь жестокое и неизбежное: аудитория культового парфюма старела, и вместе с ней старела сама «Красная Москва». Духи, которые когда-то дарили спортсменкам, комсомолкам, красавицам, стали ассоциироваться скорее с образом немолодой аппаратчицы средней руки, а новые поколения (как и до революции, впрочем) грезили об изделиях заграничных парфюмеров. Впрочем, не факт, что «Красная Москва» окончательно превратилась в музейный экспонат. Такие нынче времена: после внезапного возвращения аудиокассет, радикального омоложения аудитории Надежды Кадышевой и много другого можно ожидать и не таких причуд.