Содержание:
«Миссия русской эмиграции» Ивана Бунина: предпосылки, суть и реакция
100 лет назад, в феврале 1924 года, в Париже состоялось одно из самых заметных событий в общественной и культурной жизни русского зарубежья. Писатель и будущий лауреат Нобелевской премии по литературе Иван Бунин, который уже несколько лет жил и работал во Франции, выступил с речью «Миссия русской эмиграции».
Литературный центр русского зарубежья
Две русские революции 1917 года, гражданская война, красный террор и последующая борьба большевиков с инакомыслием повлекли за собой беспрецедентную по масштабам волну эмиграции. Из страны бежали или были высланы более 2 млн человек, в том числе значительная часть представителей интеллигенции: философы, художники, писатели — все те, кто не принял советскую власть и ее идеологию.
Зинаида Гиппиус в журнале «Современные записки» (Париж), январь 1924 года:
«Сначала прихлопнули нас всех темной, тяжелой крышкой. Но слишком велика была чаша российской литературы; мешала там и под крышкой… Уничтожить? пробовали — очень уж долгая история. И чашу русской литературы из России выбросили. Она опрокинулась, и все, что было в ней,— брызгами разлеталось по Европе».
Главным литературным центром русского зарубежья стал Париж. Французская культура была наиболее знакома и близка эмигрантам — многие знали язык, часто бывали во Франции, а некоторые имели там квартиры и виллы. По разным оценкам, к середине 1920-х русские общины во Франции включали от 70 тыс. до 400 тыс. человек.
Le Figaro (Париж), 8 января 1924 года:
«Россия, замкнутая в своей подлой изоляции и фанатичной непримиримости, лишилась большинства своих художников и писателей, которым приходилось искать убежища вдали от опасностей. Этим трагическим обстоятельствам мы обязаны пребыванием во Франции Мережковского, Куприна, Бальмонта, Бунина и других величайших талантливых русских авторов».
В Париже появилось множество русскоязычных изданий, работали литературные объединения и кружки разной политической ориентации. Сама же литература стала не только средством коммуникации, но и неким знаменем, вокруг которого сплотились интеллигенты разных поколений. Старшее поколение (Иван Бунин, Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, Константин Бальмонт и др.) начало деятельность и добилось успеха еще в дореволюционной России.
Советская действительность и ее культура вызывали у большинства из них отвращение и отторжение. Критике подверглась даже реформа орфографии, разработанная задолго до революции, но принятая уже в Советской России. В большинстве своем эмигрантская пресса печаталась с дореволюционной орфографией.
«По приказу самого Архангела Михаила никогда не приму большевистского правописания. Уж хотя бы по одному тому, что никогда человеческая рука не писала ничего подобного тому, что пишется теперь по этому правописанию» (Иван Бунин, «Окаянные дни», 1918–1920).
Без «Ъ» все слово — срезанное «квак!»,Бесхвостый конь и пес, хвоста лишенный.Без «Ъ» лишь коммунист умалишенныйВсе буквы грудит в общий кавардак.(Константин Бальмонт, 1919)
Советская сторона отвечала взаимностью. 1-ая Московская Конференция пролетарских писателей в марте 1923 года объявила, что эмигрантская литература «организует психику читателя в сторону поповско-феодально-буржуазной реставрации» и «деятельность ее в Советской России ничем оправдана быть не может». Литературно-критический журнал «На посту» в том же году охарактеризовал Бунина как «доживающего век погромного писателя», а Гиппиус как писательницу «с хриплой злобой кухонной бабы, лишившейся нужной сковороды».
«Подождем соглашаться на похабный мир»
На фоне начала официального признания Советской России Западом, призывов некоторых эмигрантов возвращаться на родину и смерти Ленина, после которой «Вестник работников искусства» провозгласил это самое искусство «частью общепролетарского дела», 16 февраля 1924 года в Париже состоялся вечер «Миссии русской эмиграции».
Иван Бунин, чья популярность в Европе росла с каждым месяцем, вместе с единомышленниками выступил с речью в парижском зале Географического общества. Собрав широкую публику из разных эмигрантских кругов, он обозначил отношение к современности, Советам и роли эмиграции, желая сплотить ее вокруг общей цели:
«Взгляни, мир, на этот великий исход и осмысли его значение. Вот перед тобой миллион из числа лучших русских душ…
Была Россия, был великий, ломившийся от всякого скарба дом… Что же с ним сделали? Заплатили за свержение домоправителя полным разгромом буквально всего дома и неслыханным братоубийством, всем тем кошмарно-кровавым балаганом, чудовищные последствия которого неисчислимы и, быть может, вовеки непоправимы…
…И кошмар этот тем ужаснее, что он даже всячески прославляется и годами длится при полном попустительстве всего мира. Который уж давно должен был бы крестовым походом идти на Москву…
…Миссия русской эмиграции, доказавшей своим исходом из России и своей борьбой, что она не только за страх, но и за совесть не приемлет Ленинских градов, Ленинских заповедей, миссия эта заключается ныне в продолжении этого неприятия…
…молю Бога, чтобы Он до моего последнего издыхания продлил во мне подобную же собачью святую ненависть к русскому Каину. А моя любовь к русскому Авелю не нуждается даже в молитвах о поддержании ее…
…Говорили на древней Руси: «Подождем, православные, когда Бог переменит орду!» Давайте подождем и мы. Подождем соглашаться на новый «похабный мир» с нынешней ордой».
Бунин, чей манифест позже был описан формулой «мы не в изгнаньи, мы в посланьи», сформулировал вопрос о России как о «великом доме», порядок в котором равен понятию «культуры». Именно эмигрантская интеллигенция, по мнению Бунина и других «непримиримых», была способна с одной стороны сохранить национальное культурное наследие, а с другой — развить русское искусство в современном мире.
С такой постановкой вопроса согласились не все эмигранты. Критик Гайто Газданов называл идею о мессианской роли литературы «своеобразным литературно-общественным психозом», а публицист Марк Слоним — «иллюзией», «мифом» и лишь «символом веры» русского интеллигента, оказавшегося в роли политического беженца. Максим Горький, «презирающий политиканствующих эмигрантов», писал из Мариенбада: «В Париже И. А. Бунин проповедует «собачью ненависть» к большевикам. Так и говорит: собачью. Совершенно обезумели со зла эти ребята».
Левые круги эмиграции восприняли тезисы Бунина как откровенно правые и реставраторские. Против писателя была развернута массированная кампания, которую начала одна из самых влиятельных эмигрантских газет — «Последние новости», возглавляемая бывшим министром иностранных дел Временного правительства Павлом Милюковым.
Из передовой статьи «Голоса из гроба», 20 февраля:
«Те, кем Россия по справедливости гордится, выступили с проповедью почти пророческой, в роли учителей жизни, в роли, отжившей свое время… Пророки нашего митинга принесли с собой лютую ненависть. К кому? Одни из них к целому народу, к своему народу. Другие — к мозгу и сердцу этого народа, к интеллигенции. Некоторые из них захотели к ненависти прибавить нечто худшее: презрение».
«Такая явная клевета, такая диффамация»
Критику «Миссии русской эмиграции» и дискредитацию Бунина единодушно подхватили многие эмигрантские, а затем и советские издания. Бурная полемика длилась около двух месяцев.
«Накануне» (Берлин), 2 марта 1924 года:
«Революция рассеяла жизненный поток — один пошел по великому пути обновления, другой, ручеек, разлился в болото эмиграции. Но Бунин и другие не вода, не глина, а камни на пути потока революции… Чем ярче, чем полнее цветение новой жизни в России, тем жальче, безнадежнее в потемках эмигрантского склепа раздаются стуки костлявых рук в крышки гробов».
«Русский голос» (Нью-Йорк), март 1924 года:
«Все три писателя [Бунин, Мережковский и Шмелев] не скрыли, что быть против советского правительства — значит, быть против России и всего русского народа. Но, по словам Бунина, для него «Бог» важнее, чем «Россия». А посему, раз вся «Россия захвачена антихристом»», он, русский писатель Бунин, призывает всех, всех истреблять «антихриста» (т. е. истреблять русский народ)».
«Известия» (Москва), 16 марта 1924 года:
«Просматривая печать белой эмиграции, кажется, что попадаешь на маскарад мертвых… Бунин, тот самый Бунин, новый рассказ которого был когда-то для читающей России подарком… мечтает, как и другой старый белогвардеец, Мережковский, о крестовом походе на Москву».
«Правда» (Москва), 24 апреля 1924 года:
«Бунин бессилен. Он не дает в своей речи никакого рецепта действия русского эмигранта. Но как клокочет его ненависть… Такой душной апоплексической ненависти, сгибающей человека, бросающей на четвереньки, сменяющей голос на лай,— такой злобы не найти у самого темного лесного из бунинских крестьян. Низины, пугающие ямы человеческой психики. Из них несет смрадом догорания, шевеля брезгливую тоску и жалость».
«Красная газета» (Ленинград), 3 мая 1924 года:
«Такая явная клевета, такая диффамация… Так живет и работает белая эмиграция; такие вот у нее интересы; такие вот занимают ее вопросы; так вот выродились некогда талантливые люди».
«Не вам, чекистам, заноситься над собаками»
Французский писатель и критик Борис де Шлецер в журнале «Современные записки», июнь 1924 года:
«Я допускаю, что можно не любить искусство Бунина: но факт знаменательный в том, что этот писатель, столь остро и глубоко переживший русскую катастрофу, реагирующей на нее в своих статьях столь страстно, все же продолжает творить, и создания его, конечно, весьма различные по ценности, всегда отмечены печатью бунинского искусства… Был и есть бунинский мир, многообразный и сложный, и он продолжает на наших глазах неуклонно строиться и развертываться».
Позицию Бунина одобрила главным образом умеренно-правая печать («Русская газета в Париже», «Русь», «Новое время»), подчеркивая национальное и религиозное значение «миссии». Большинство направленных против писателя статей Бунин игнорировал, однако дал комментарий в правоцентристской газете «Руль» (Берлин), которая 3 апреля 1924 года впервые опубликовала его речь:
«Московская «Правда» тоже страстно жаждет нашей смерти, моей особенно, для видимости беспристрастия тоже не скупясь в некрологах на похвалы. Она сперва сообщила, что я на смертном одре в Ницце, потом похоронила меня по способу «Последних Новостей» — морально».
Спустя два года Максим Горький вновь поднял тему бунинской речи в «Красной газете»: «Моралистам Бунин дал хороший повод говорить о слепоте ненависти. Остроумные люди, вероятно, очень посмеются над мольбой культурного человека и прекрасного писателя, который дожил до того, что вот, предпочитает собачье бешенство человеческим чувствам».
Бунин ответил в газете «Возрождение» (Париж) 26 мая 1927 года: «Да, остроумный милостивый государь, дожил. Дожил при вашей доброй помощи,— при помощи ваших друзей, Дзержинских и Луначарских, вместе с вами утверждающих во всем мире такую «слепоту ненависти», которой мир еще никогда не видывал… И не вам, чекистам, заноситься над собаками… и не слепоту проповедовал я, а именно ненависть, вполне здравую и, полагаю, довольно законную».
В 1933 году Бунин первым из русских писателей получит Нобелевскую премию по литературе — «Большая советская энциклопедия» будет характеризовать его как «отщепенца». Наследие писателя окажется в СССР под запретом до начала «оттепели», но «Окаянные дни» — особенно неугодная книга, посвященная эпохе революции и гражданской войне, будет напечатана лишь на излете СССР, в годы перестройки.