Вторая симфония Малера в Петербургской филармонии
Вторая симфония Густава Малера под управлением дирижировавшего оркестром и хором «Новой оперы» британца Яна Латам-Кёнига прозвучала в Петербургской филармонии. Почему не произошло чуда, чаемого заполнившей Большой зал публикой, попробовал разобраться Георгий Ковалевский.
Малеровская Вторая — один из крепких орешков оркестрового репертуара. Ровесница поздних шедевров Чайковского — именно во время написания этой партитуры Малер лично познакомился с русским гением, продирижировав в Гамбурге оперой «Евгений Онегин»,— симфония стала плодом серьезных размышлений композитора над важнейшими вопросами существования «Зачем ты жил? Зачем страдал?». Ответ на них начитавшийся Достоевского Малер находит в религиозной идее воскресения и вечной жизни. Звучащий в финале хор светится пасхальной радостью («Я умру, чтобы жить. Воскресни, да!»), путь к которой тернист и наполнен разного рода сомнениями. Прихотливая драматургия сочинения изобилует неожиданными остановками, поворотами, сменами плана и почти кинематографическими склейками. Для исполнения симфонии требуется внушительный исполнительский состав, около 200 человек, которому слушатели должны внимать на протяжении полутора часов. И если дирижеру и музыкантам удается пройти через скалы и рифы на пути к ликующему финалу, то случается тот самый катарсис, свидетелями которого петербургские и столичные меломаны, например, были десять лет назад, во время исполнения этой симфонии оркестром Консертгебау под управлением Мариса Янсонса.
Ян Латам-Кёниг, сотрудничающий с «Новой оперой» с 2008 года и несколько лет занимавший пост музыкального руководителя этого театра, один из немногих западных артистов, не прервавший связей с Россией. Его возможность привезти в Петербург именно Вторую Малера — очень правильный жест. В наступившее время противостояний и нестабильности напомнить о воскресении и радости — дело важное и нужное. Однако предложенная дирижером интерпретация, в которой специфика отдельных деталей и мозаичная дробность оказались на первом плане, была весьма спорной. Словно житейские мелочи поглотили высокую идею, а пафосные жесты заменили собой внутренний смысл.
Краткие, буквально по несколько секунд, темповые сдвиги, ускорения и замедления, создавали не впечатляющие волны, а своеобразную рябь, среди которой вдруг неожиданно возникали громоподобные кульминации. Киксующая медь, постоянная проблема наших оркестров, смазала важную тему буквально на первых минутах и дальше давала о себе знать в ряде острых моментов. Симфония упрямо не хотела «склеиваться» в единое целое, сверкая действительно удачными фрагментами разной степени продолжительности.
Так, тонко и трепетно звучали хоралы струнных в первой части, после которой маэстро, как это и было предписано автором, сделал продолжительную паузу — в зале даже раздались робкие хлопки, хотя публика в целом собралась достаточно искушенная. Отлично был выстроен стереобаланс между первыми, ведущими тему, и вторыми, плетущими фигурации, скрипками во второй части. В кружениях третьей части был подчеркнут горький юмор, приобретший оттенок игрушечности и невсамделишности. Стоящая в преддверии финала песня «Первозданный свет» («Urlicht») прозвучала у меццо Валерии Пфистер спокойно и ровно, с необходимым градусом сдержанности и благородства. В целом вокальный кастинг оказался удачен, участвовавшая в последней части симфонии сопрано Кристина Пономарева также очень хорошо встроилась в общее звучание.
Финальный хор, участники которого были стереофонично расставлены на балконе Большого зала по обеим сторонам от сцены, вступил не как следствие предшествующих мучительных раздумий и тягостных сомнений, а как некая неожиданность, пусть и приятная. Словно раздались свыше ангельские голоса, и всем стало сразу понятно, просто и легко. И нет уже печали, горести и зла, а есть лишь ликование и восторг. Скорость перехода от «мрака к свету» получилась столь стремительной, что возникло ощущение неестественности, а финальное ускорение добавило даже эффект некоторого сюрреализма. Словно кинопленку включили на быстрой перемотке, при которой естественные движения начинают приобретать карикатурный оттенок. Наверное, в этом можно почувствовать присущую многим мечту все испытания «взять и отменить», но путь к счастливому финалу должен быть честно пройден до конца.