«Борис Годунов» в постановке Таддеуса Страссбергера в Инсбруке
Австрия — показательный пример того, что интереса к русской опере на Западе не теряют. В ноябре 2022 года в венской Фольксопер поставили в один вечер «Иоланту» и «Щелкунчика» (режиссер Лотте де Бер и хореограф Андрей Кайдановский), в апреле этого года то же сочетание повторили в Ландестеатре Зальцбурга. Теперь же в Ландестеатре Тироля в Инсбруке первую редакцию «Бориса Годунова» представили публике Таддеус Страссбергер и Оливер фон Дохнаньи — те, кого российская публика помнит по «Сатьяграхе» Гласса и «Пассажирке» Вайнберга в Екатеринбурге. Рассказывает Алексей Парин.
Что самое интересное в этой постановке: в первый раз не испытываешь сочувствия по отношению к «страдающему царю». В исполнении болгарского певца Иво Станчева пресловутый Борис Годунов — застылый и официозный, с заученными механическими движениями, не испытывает никаких эмоций по отношению к очаровательным детям, но, как только речь заходит о власти, в нем вспыхивает бешеная энергия. В первом разговоре с Шуйским (безупречный актер Лукас Залеский) они как будто садятся обедать, Борис берет нож со стола, цепляет на него кусочек масла и заставляет сатрапа слизывать жир с самого кончика, но потом приходит в ярость и резким рывком ударяет Шуйского в ладонь на столе, так что кровь хлещет. Но и Шуйский в долгу не остается: он то и дело потихонечку подливает ядовитого зелья в питье государя — и тем рождает его безумие. Оно не от больной совести, а от химикатов. Потому нам его и не жалко.
В спектакле, который поставлен американцем Таддеусом Страссбергером (режиссура, сценография, костюмы, видео) и словаком Оливером фон Дохнаньи (музыкальное руководство), много символики самого разного толка. Главная архитектурная конструкция на сцене служит то стеной Кремля или государевых палат, то экраном для полусмытых видеоизображений, которые намеренно шевелят чувства публики своими агрессивными знаками. В народной толпе много странных существ — то выведут в сцене у стен Новодевичьего монастыря некое белое крылатое чудище, за которым подобострастно стелются одержимые, то вынырнет из нее этакий шут гороховый в белом балахоне (Юродивый — Дейл Олбрайт) и взлетит над поющими, чтобы выразить в плаче народное горе, а потом поведет всех не пойми куда, увлекая с силой за тоненькие красненькие веревочки. Да и обычные персонажи не всегда выглядят банально: стража, кого ни возьми, снизу одета по-монашески, по-церковному, из-под мундиров торчат рясы, да и особи женского пола тоже служить стражниками/стражницами не боятся. А уж нянька Ксении и вовсе предстает какой-то всесвятской вершительницей судеб, перед ней все падают в прах. Пимен (Йоханнес Мария Виммер) спокойнехонько сидит на древних книгах, которые, как вагнеровские великаны, раза в три больше его самого.
Страшна сцена у польской границы. Враждебность, наэлектризованность бомжей всех видов и склонностей сбиты здесь в угрожающее месиво. Тут и забубенная песня Варлаама (мощный бас Иоахима Зайппа) не так громоподобна, как в обычном заброшенном шинке. А побег Григория (невнятный Флориан Штерн) и вовсе выглядит как нечто заурядное.
Озорные дети предстали во всей своей неуемной красоте (в отличие от недавно возобновленного «Бориса Годунова» в «Новой опере», где за мальчишек прыгают по сцене низенькие тетеньки из хора). И мощная сила детских голосов оказалась чрезвычайно важной в этом смелом и до сих пор остром тексте Мусоргского: в них, как ни крути, светится нечто безоговорочно светлое.
Собрание думы похоже на блеклый светский раут: кто ходит по струнке, кто делано кичится своей полусвободой, кто и вовсе «отбился от рук» (и все при этом в офисном прикиде). На этом фоне дикие крики Бориса Годунова о власти кажутся действительно бредом сумасшедшего. Такой спектакль не может кончиться смертью царя — к нему прицепляют повтор плача Юродивого, реющего над сценой, потому что надо дать хоть какой-то намек на благополучный конец, пусть и туманный.
Конечно, можно посетовать на слишком обобщенное понимание русской интонации, погоревать по поводу всех несовершенств выговора в Инсбруке. Но главное в этом спектакле — глубокое всматривание в смысл музыки Мусоргского. И в этом ключе нельзя не сказать самых лучших слов об Оливере фон Дохнаньи — наверное, недаром он провел творческие годы в Екатеринбурге: в нем сохранилось взволнованное, страстное отношение к тому, что здесь происходит. И это хорошо понимает австрийская публика — спектакль пользуется огромным успехом.