«Медея»: русский хоррор осваивает античный миф
В прокат выходит «Медея» Игоря Волошина по сценарию Василия Сигарева, хоррор о том, как мать, постепенно сходя с ума, пытается спасти своих сыновей от бабайки. Миф о Медее становится одним из самых актуальных сюжетов российского кино 20-х годов — предыдущая «Медея», Александра Зельдовича, вышла в 2021-м.
Зиккураты новостроек подпирают небо. Мимо однообразных подъездов бежит девочка, вдруг что-то падает сверху прямо около нее. Котик. Насмерть. За котиком приходит Лиза с 21-го этажа — суровая блондинка в черном худи. Первое, что бывший муж спросит у Лизы, когда узнает о смерти котика: «Ты его сбросила?»
Лиза — злая, много повидавшая в жизни — работает парикмахершей на дому. А еще воспитывает двоих близнецов, то доводя их до слез, то бросаясь на них с объятиями. Немножко пьет. Постоянно. Бывшего мужа и его новую пассию не выносит. Да и вообще не выносит, не выезжает, не справляется. Вокруг нее начинает что-то скручиваться, сжиматься: появляется какая-то «тетя», хотя Лиза детдомовская, и говорит, что на их род проклятие наложено — дети умрут, если мать от них не откажется. Придут за детьми «сущности» — и все, привет. Лиза от сыновей отказаться не готова, она забирает близнецов и бежит — в глушь, куда глаза глядят, во тьму. Ругается со всеми, кого встречает. Сущности, разумеется, тут же и являются, шипят и рычат в телефон, напускают туману, звенят колокольцами, заманивают куда-то, напоминают о том, что вспоминать не хочется («Зубы кому хотели выбить, чтоб не грызла? Теперь ты научилась? А? А?»). И главное, сияют лысинами — кажется, это такой странный юмор, для парикмахерши лысые — нежить.
Лизе все равно, от кого спасать сыновей: от лысых «бабаек», от «тети», от мужа или от полицейских. Дети держат ее в этом мире, не станет их — и от нее ничего не останется. Аллюзии понятны: не только миф о Медее, убившей собственных детей, но и впрямую цитируемая сказка Евгения Шварца «Два клена», где мать должна угодить Бабе-яге, только тогда та вернет ее сыновей, «Другие» Аменабара, где мать, как может, заботится о своих детях, хотя давно уже нет на свете ни этих детей, ни их матери, «Сияние» с милыми близняшками, да и вообще весь Стивен Кинг с его умением превратить в ад любую параллельную реальность, особенно ту, в которой все хотят как лучше. Но в «Медее» все это не очень склеивается: сказка о матери, сошедшей с ума, быстро утомляет, сказка о матери, защищающей своих сыновей, сразу становится неубедительной, а галлюциногенный трип по русским народным потешкам, серым волкам и черным воронкам нужен лишь для того, чтобы героине было чем заняться,— без нечисти она либо орет на детей «чистить зубы и спать!», либо впрыгивает в машину, либо выпрыгивает из машины.
Очевидные подсюжеты — православие в борьбе с нечистью, бывшая девочка-детдомовка, дорвавшаяся до власти над собственными детьми, страх перед болезнью, страх оказаться «плохой матерью», наконец, желание переписать или хотя бы забыть прошлое — не срабатывают, подвисают в раскрашенном воздухе фильма, потому что перед актрисой Ольгой Симоновой есть лишь одна задача: играть безумную мать. Она слишком поспешно улыбается при виде детей, слишком бодро сбивается на крик при любом удобном случае, тащит мальчиков туда, откуда прямо-таки смердит инфернальным: в глухой лес, или в отдельно стоящий коттедж в гостинице, или еще лучше — в съемную квартиру из «старого фонда». Лиза, подгоняя сыновей, проходит ночью по желто-болотному двору, где бетонные стены плотно покрыты то ли граффити, то ли гарью, и открывает дверь подъезда, которая чудесно смотрелась бы в каком-нибудь шутере вроде «Atomic Heart»,— и обстановка совсем не кажется ей немного, как бы это сказать, тревожной.
Игорь Волошин назвал в одном интервью свой сериал «Коса» (2021) «некроренессансом» — «историей с мертвечиной, но имеющей страшную красоту». В «Медее» мертвечины достаточно, за красоту отвечает фирменная волошинская игра с цветом — на экране все коричневенькое, серенькое, синенькое; красненькое тоже, конечно, бывает, не без того. Зеркала, отражения, глубокая вода, вычищенный до идеала кадр, холодные интерьеры, безупречные — хотя в доме двое детей детсадовского возраста. Аккуратно разложенный мусор — хотя в доме, помимо двоих детей, еще мать, скатывающаяся в безумие.
В общем, все это не очень убедительно и совсем не страшно. Но, конечно, хоррору — особенно русскому хоррору — нет смысла предъявлять претензии в нелогичности поступков, в недопроявленности философских подтекстов или в излишней красивости локаций. «Медея» балансирует на грани воображаемого, реального и неизлечимого.
Претензии к фильмам Игоря Волошина тоже предъявлять глупо. Он считает себя «взломщиком» коммерческого кино, носителем «стопроцентного искусства», служащего коммерческим целям. Его самые успешные сериалы — «Ольга» (2016), «Коса» — и самые нахальные фильмы — «Нирвана» (2008), «Я» (2009) — основаны на драйве и расчете, на наглости и музыке, на борзом визионерстве и гламуризации всего, что попадется в поле зрения. «Медея» по сравнению с «Я» или даже «Бедуином» (2011), где та же Ольга Симонова отыгрывает похожие женские страхи,— как двадцатые по сравнению с девяностыми, нулевыми или десятыми. Фальшиво, мрачновато, неубедительно-истерично, хотелось бы вернуться в начало и переиграть.
А уж к сценаристу Василию Сигареву и вовсе претензий нет. Он всегда исследовал зачарованные российские пространства — и сказочный лес из его «Волчка» (2009) отражается в новостройках «Медеи». Собирался сам ставить «Медею», главную роль должна была играть Яна Троянова, потом передумал — понял, что сам картину не потянет. Возможно, у него получился бы анти-«Волчок», возможно — хоррор пострашнее, чем «Жить» (2011), возможно, веселая история о том, как мать двоих детей бегает и ругается с теми, кого считает обслугой.
«Медея» Волошина исследует пространства не мифологические, а скорее коммерческие. Можно ли спасти кинематограф от бабайки? А если запереться в шкафу и сделать вид, что никого в доме нет?
Убить нельзя спасти. Пусть запятая сама где-нибудь возникнет.