Что мы узнаем о фотографе Паоло Роверси на его ретроспективе
В музее моды Palais Galliera открылась первая парижская ретроспектива Паоло Роверси. Один из самых известных фэшн-фотографов современности, находясь в самом центре индустрии, снимая истории для лучших глянцевых журналов и рекламные кампании для выдающихся модных домов, он всегда делал портреты, на которых нет ни знаменитостей, ни моды, ни одежды — только тела, увиденные его камерой.
То, что эта выставка, приуроченная к 50-летию работы Роверси, открылась в парижском Palais Galliera, выглядит очень логичным: родившийся в Равенне, но живущий и работающий в Париже с 1973 года, он, собственно, там и стал фотографировать моду, то есть Париж стал фактической родиной для Роверси — фэшн-фотографа. И вот сейчас тут показывают 140 его фотографических работ, включая никогда прежде не виденные, а также поляроидные снимки (Роверси известен своей любовью к 8×10 Polaroid) и его архивные лукбуки, журналы, приглашения и пр. (за эти редкости отдельное спасибо Сильви Лекалье, главному куратору фотоколлекции музея и куратору выставки). Все это собрание, впервые с такой полнотой представленное, складывается в корпус Паоло Роверси — и это позволяет нам в свою очередь сформулировать какие-то важные вещи о нем.
При входе на выставку с дальней стены на нас смотрит большой портрет Натальи Водяновой в какой-то безумной шляпе, сделанный в характернейшей его манере, которую невозможно перепутать ни с какой другой: строго студийные съемки и свет, легкий расфокус и вибрирующие отдельные цветовые акценты на практически черно-белом фоне. Но Роверси почти не занимается портретами знаменитостей, равно как не снимает себя самого, своих близких и вообще не ведет хронику своей жизни. Нельзя также сказать, что его интересует синергия, возникающая между моделью и платьем, как, например, она интересовала Ирвина Пенна, или вообще какое-то проявление личности сквозь одежду и в связи с ней. Хотя и одежда, и личность на его фотографиях присутствуют, но более всего его интересует даже не модный лук, то есть некое пойманное и утвержденное камерой соответствие силуэта, стайлинга и текущего момента, а довольно эфемерная штука, определение которой заставляет нас использовать клишированные выражения типа «материя моды».
Речь идет о некой субстанции, связанной с имманентным свойством моды — с тем, как она сообщает экстраординарное измерение человеческому телу и всему на него надетому, как выдвигает и поднимает его, меняет его положение по отношению к окружающим. Поэтому все его модели выглядят несколько иномирно, и поэтому его фотографиям безусловно присущ определенный магнетизм. Магнетизм этот, достигаемый в том числе при помощи света (Роверси любит работать со вспышками Mag-Lite), когда на его фотографиях светятся прозрачные светлые глаза Водяновой или испускают сияние растворяющиеся в воздухе одежды Стеллы Теннант, подчеркнут виртуозной работой сценографа выставки Ани Марченко, сделавшей свои фирменные trompe-l’œil в виде окна в центральном зале или приоткрытой двери, через которые будто льется тоже довольно иномирный свет.
Собственно, никакой особой моды на его фотографиях и нет — то есть нет четко опознаваемых сезонных коллекций или характерных силуэтов. Его съемки вообще можно датировать только по известным моделям, в них занятым, да и то довольно относительно, потому что лица их не несут отчетливых следов времени. И те фэшн-бренды, с которыми он больше всего работал,— Yohji Yamamoto, Comme des Garcons, то есть такие, которые имеют сильное видение, не меняющееся от сезона к сезону, идеально в эту его эстетику «моды вне моды» вписываются. При этом примерно столько же, сколько моделей в одежде, мы видим на этой выставке моделей раздетых, а возможно, тел без одежды здесь даже больше, чем в одежде. И вот тут как раз становится очевидна еще одна важная черта фотографа Роверси.
Кажется, что в его многочисленных фотографиях с обнаженными моделями начисто отсутствует соблазнительность, притягательность. Кажется, что всяческий сексапил его совершенно не интересует. В этом он максимально далек не только от Хельмута Ньютона и его БДСМ-богинь, напористо вышагивающих навстречу зрителю, но и от Юргена Теллера, совсем в другом роде, но тоже обожающего демонстрацию гениталий, своих и чужих, или даже от совсем на сексе не зацикленного, хотя тоже много снимавшего обнаженных моделей Питера Линдберга.
На выставке в отдельном зале выставлена его серия ню «Nudi», которую он начинал с портрета голой Инес де ла Фрессанж для Vogue Homme в 1983 году, а потом уже делал как свой собственный некоммерческий проект, много лет снимая известных и не очень известных моделей, названных тут только по именам, как это принято в модельное мире, совершенно одинаковым образом: абсолютно обнаженными, в полный рост, смотрящими прямо в камеру, под прямым полным светом без теней, в ч/б, переснятом на 20х30 Polaroid. Тела моделей совершенно, кажется, лишены тут всякой трехмерности, доведены до степени абстракции и, красиво отражаясь в прислоненных к противоположенной стене больших кусках стекла, будто бы случайно тут забытых (еще один вид trompe-l’œil, еще одна удача сценографа), выглядят почти световыми пятнами. Но при этом, конечно, именно в этих снимках, вроде бы стерильных, больше всего проявляется все живое: то, как эти женщины располагают свое тело в очень заданных рамках, как смотрят в камеру, их хрупкость и уязвимость, вся неповторимость их тел, формы их грудей, линии роста их лобковых волос — все, что фокусирует внимание зрителя. И конечно, в этой открытости и фронтальности оказывается в сто раз больше сексуальности, чем в голых амазонках Ньютона.
Такая узнаваемая манера Роверси со всеми ее характерными признаками не могла не быть заимствована и копируема. Характернейший пример — съемки Елизаветы Породиной, ставшей чрезвычайно модной в глянце в последние несколько лет, выглядящие местами как работа AI на тему «Паоло Роверси». Предсказуемым образом попытки использовать эту живопись цветом и светом в эпоху нейросетевой воспроизводимости произведений фотоискусства совершенно ее девальвируют. Но со стен Palais Galliera на нас смотрят ничем не замутненные образцы большого мастера, которых еще не коснулись никакие нейросети,— и в этом в том числе большая ценность этой выставки.