Спектакль Хофеша Шехтера в Парижской опере
В Palais Garnier состоялась мировая премьера одноактного танцевального спектакля «Красная дорожка» (Red carpet) израильского хореографа и музыканта Хофеша Шехтера. Рассказывает Мария Сидельникова.
Сразу стоит оговориться: то, что премьере израильского хореографа на сцене главного французского театра в эти дни не помешали никакие политические обстоятельства, заслуживает всяческих похвал. Только спектаклю эти похвалы едва ли можно адресовать.
Имя Хофешу Шехтеру сделал Париж. В родном Иерусалиме он танцевал сначала народные танцы, потом — в Batsheva Dance Company. Бросил, отслужил в армии, взялся за барабаны. Рванул учиться в Париж, оттуда в Лондон. Деньги на учебу кончились — пришлось вернуться к танцам. Хваткий, уверенный, харизматичный, он обладает самым конвертируемым сегодня талантом — объединять вокруг себя молодых людей. В 2008 году Шехтер основал свою компанию.
Создание спектакля он сравнивает с процессом варки супа. Музыка, танец, слова, образы — все в один котел и на зрителя. Впервые попасть под эту раздачу — потрясение: музыка пробивает беруши — неизменный аксессуар его спектаклей, световые эффекты ослепляют, танцовщики рвутся из кожи вон. В Опере, как выразился хореограф, удачно проглотили в 2018 году его «Art of non looking back» (2009) — самый провокативный спектакль. В 2022 году по заказу Орели Дюпон Шехтер перенес на парижан еще два своих готовых спектакля — «Uprising» и «In your rooms». И вот теперь спектакль, впервые поставленный хореографом не на танцовщиков своей труппы, мировая премьера. Выше, кажется, некуда. Но «Красная дорожка» оказалась ярким доказательством того, что «суп» 50-летнего Хофеша Шехтера уже приелся.
Спектакль длиной всего час начинается, как всегда у Шехтера, лихорадочно и многообещающе. Под громовые раскаты полотна красного занавеса стремительно складываются в «замочную скважину». Сквозь нее в густом тумане можно разглядеть копошение нарядной толпы (костюмы — Chanel, главного мецената Оперы). Распахнувшийся второй занавес открывает эффектную люстру, единственную декорацию спектакля. Все остальное — работа художника по свету Тома Виссера, скрасившего сценические банальности подобием смысла: приглушил свет — декадентство, напустил тумана — гламур и порок, заструились лучи сверху — наступило духовное просветление.
Третий — последний — занавес открывает подмостки на заднике: квартет — контрабас, ударные, труба, виолончель — наяривает «экспериментальный джаз» (музыку для своих спектаклей Шехтер обычно пишет сам). К шехтеровским «занавесам» не привыкать — он их использовал не раз, к его какофонии — тоже. А вот глазам деваться некуда.
Гуляющие туда-сюда полотна занавеса, поднимающаяся и опускающаяся люстра, перепады света — все это лишь усиливает эффект клипового мышления, этой язвы современного сознания, воспринимающего действительность через короткие и броские образы. Здесь эти образы сливаются в мелькающую перед глазами картинку — так, что даже шанелевские костюмы толком не разглядеть. И не надо: артисты поочередно снимают с себя одежку, под тряпками и блестками — живое (в телесных купальниках) тело. Мысль очевидна: тело хрупкое, искреннее, настоящее, а гламур, ясное дело, тлен и суета. Однако мысль излагают лишь костюмы: танцевального образа телесной уязвимости хореограф найти не смог. Вот он усаживает артистов на пол в подобии коллективной медитации, вот выводит на авансцену, развернув руки танцовщиков ладонями вверх в знак трогательной доверчивости. Но интимная хореография явно не по плечу бравому солдату Шехтеру: сольные, исповедальные фрагменты кажутся импровизацией артистов, благо их воспитанные тела знают разные танцевальные языки.
Коллектив Шехтер всегда ставит превыше всего, в его труппе звезд нет. В Опере же он набрал состав сплошь из харизматиков. 13 опытнейших танцовщиков составляют костяк «современников» парижской труппы. С ними хотят работать лучшие современные хореографы — от Каролин Карлсон и репетиторов Пины Бауш до Охада Наарина и Александра Экмана. Они способны сделать захватывающей даже ходьбу по сцене, так что энергия спектакля — заслуга отнюдь не Хофеша Шехтера. На этой «Красной дорожке» заметен самый лиричный персонаж: наряженный в широкую белую рубаху Антуан Киршер, этакий современный Арлекин, бунтует где-то на периферии сцены, но его пластический голос так тих и поэтичен, что весь громыхающий скукой шехтеровский маскарад меркнет.