Спектакль Филиппа Гуревича в РАМТе
В Российском молодежном театре (РАМТ) вышли «Ленинградские сказки» — масштабный трагический опус по книгам одноименного цикла Юлии Яковлевой в постановке Филиппа Гуревича. Рассказывает Марина Шимадина.
Репертуарная стратегия РАМТа последних лет достойна уважения: после серии спектаклей о фашизме и тоталитаризме («Коричневое утро» для детей, «Волна» для подростков и «Леопольдштадт» для взрослых) Молодежный выпускает «Ленинградские сказки» — мистическую сагу о трагическом прошлом нашей страны, показанном глазами детей. Двое братьев и сестра лишаются родителей, проходят через войну, блокаду и эвакуацию, через страх и отчаяние, пытаясь спрятаться от ужаса происходящего в мире фантазий.
Пенталогия Юлии Яковлевой стала одним из главных явлений современной подростковой литературы, завоевала множество премий, а первая книга цикла «Дети ворона» была несколько раз поставлена в театрах. Но воплотить на сцене всю серию целиком пока никто не решался. «Утрамбовать» несколько книг в один спектакль попытались режиссер Филипп Гуревич и драматург Мария Малухина в рамках «Мастерской инсценирования», проходившей в РАМТе в прошлом сезоне. Эта амбициозная миссия казалась заведомо невыполнимой: невозможно вместить так много событий и смыслов в одну постановку. На основе «Ленинградских сказок» можно сделать три полноценных спектакля и играть их в три вечера, как легендарный уже «Берег утопии» Стоппарда или «Три толстяка» в БДТ. Но в РАМТе решились на радикальную прессовку.
Мария Малухина постаралась связать несколько книг в одну историю от 1941 до 1945 года (от «Детей ворона», где действие происходит в 1930-х, тут остался один флешбэк с арестом родителей). И хоть в итоге спектакль идет почти четыре часа с двумя антрактами, инсценировка все равно оставляет ощущение беглого пересказа, а многие сцены без знания первоисточника просто непонятны.
Но не зря были упомянуты «Три толстяка» Андрея Могучего — Филипп Гуревич не скрывает, что ориентировался на эту фантастическую антиутопию. И позаимствовал оттуда прежде всего алогичный, метафорический способ художественного высказывания. Его спектакль строится не как нарратив, порою сбивчивый и непонятный, словно речь контуженного, а как калейдоскоп картинок, образов — резких, парадоксальных, врезающихся в память.
Вот, например, очередь в булочную в блокадном Ленинграде, где люди с серыми стертыми лицами держатся друг за друга, как слепцы Брейгеля. А идиллическая сцена воспоминаний о родителях отсылает к «Влюбленным» Магритта. Пара спортсменов в белом, словно ожившие скульптуры идеальных советских людей, уходит «бить врага», а возвращается поникшей и окровавленной. В кровь превращается и помада на губах санитарок из расстрелянного эшелона — этих юных нимф в бантах и балетных юбочках, которым явно не место в этом аду, среди трупов и обрубков ног.
Роли трех главных героев — Тани, Шурки и Бобки — отлично исполняют Татьяна Матюхова, Владимир Зомерфельд и Алексей Бобров. Они не играют детей: обозначая возраст масочно, с помощью условного грима и неловкой пластики, но ведут каждый свою тему — ответственности старшей, серьезной не по годам Тани («Я не могу простить себя»), сиротской тоски маленького Бобки («Я так устал любить заново») и правдоискательства Шурки («Я злюсь, что люди сейчас могут быть счастливыми»). Антонине Писаревой приходится играть приемыша Сару одними глазами — ее героиня не говорит. Но режиссер придумал для нее потрясающий ход: девочка учится играть на скрипке и, проводя смычком по горлу, пытается извлечь из себя хоть какой-то звук. Выходит «Perfect Day» Лу Рида, но у Филиппа Гуревича в спектакле, как всегда, нагромождение музыкальных треков от барокко до современной западной эстрады, и это самый спорный момент постановки после ее драматургии.
Зато удалась сценография. Вместе с художниками Анной Агафоновой и Антоном Трошиным создатели придумали мистический лес, который становится для детей не столько убежищем, сколько местом инициации. В потустороннем мире царствует одноглазый бог Один, единый в двух лицах: его играют сразу двое возрастных актеров — Алексей Блохин и Татьяна Курьянова, одетые в детские костюмчики. Поедая конфеты, где на фантиках написаны имена и фамилии людей, они подводят черту под их жизнями. Взрослые не могут вернуться отсюда обратно, но для детей граница проницаема — их проводником между мирами становится плюшевый Мишка. По ту сторону он выглядит не так уж умильно и даже устрашающе — наполовину игрушка, наполовину человек в маске медведя и классическом костюме (Алексей Голиков). Он устал терпеть грубость и фамильярность своих маленьких хозяев, но еще больше — устал их терять. Поэтому, нарушая закон баланса миров, на этот раз он спасает детей от неминуемой холодной смерти, бросаясь в гаснущую печку.
Рано или поздно сделать страшный выбор и принести жертву придется каждому из них — отдать самое дорогое, взять в руки оружие и убить по-настоящему, забыть прошлое, чтобы жить дальше… Но в последнем акте, когда от сказочного леса на сцене останется лишь одно древо познания добра и зла, над которым горят холодные звезды салютов Победы, станет понятно, что забыть выпавшее на долю героев невозможно. Все они, дети и взрослые, непоправимо травмированы и не могут начать жизнь заново. «Войны никогда не заканчиваются»,— говорит в финале усталый Один. И реальность тут же подтверждает его слова: в день премьеры «Ленинградских сказок» в последнем антракте зрители и актеры узнали о теракте в «Крокусе». Но спектакль решили доиграть, потому что он точно об этом — о противостоянии смерти, которую иногда все-таки побеждает любовь.